— Какой у вас красивый труп, — говорили ей, прежде чем перерезать горло.
В свое время предшественник теперешних анатомов, Мундини деи Луцци, который двести пятьдесят лет назад произвел первое публичное анатомическое вскрытие двух трупов в Болонском университете, строжайшим образом придерживался благопристойности, не вскрывая черепа — «пристанища души и разума».
Джулиано Батиста, можно сказать, нажил состояние на трупах, скупая их у более или менее нуждающихся родственников, у палачей и могильщиков. Приведя трупы в пристойный вид, он продавал их университетам, профессорам и некрофилам со сколько-нибудь приличной репутацией. Он знал, однако, что для Матео Колона товар не надо приукрашивать, к тому же обмануть анатома было невозможно, — то есть не следует утруждаться и румянить щеки, возвращать глазам блеск с помощью терпентина и покрывать ногти мертвеца ультрамариновым лаком.
Если, например, анатому требовалась для изучения печень, Джулиано Батиста извлекал этот орган, совал на его место паклю или тряпки, зашивал труп шелковой нитью и, в конце концов, продавал его другому клиенту. Если тело невозможно было сохранить целым, Джулиано Батиста находил применение каждой его части, ничто не пропадало: головы шли Гильдии Цирюльников, зубы — Гильдии Ювелиров.
Вскрытие трупов было незаконным, но происходило постоянно. Булла Бонифация VIII уже не имела практической силы. Однако единственным, для кого она продолжала действовать, был Матео Колон. Анатом прекрасно знал, что декан закрывает глаза на то, чем занимаются все, включая студентов, но не на то, что делает он. Ему следовало действовать крайне осторожно.
За последнее время Матео Колон приобрел около десятка трупов, все — женские. Он составлял подробные описания вскрываемых тел, где указывались имя, возраст, причина смерти, внешний вид, причем отображались не только изучаемые органы, но даже выражение лица каждого трупа.
Однако его занятия имели отношение скорее к живой плоти, чем к мертвой. И прежде всего, к плоти, которой не было доступа в Университет, — к запрещенной плоти. Об исполнении этого предписания декан заботился неукоснительно, но не всегда успешно. Устав категорически запрещал появление в стенах Университета женщин. Тем не менее по причинам, имеющим большее отношение к зову плоти, чем к науке, туда нередко приходили крестьянки, которые то и дело дарили ночь утех преподавателям и студентам.
В Университет можно было попасть двумя способами: либо перелезть через высокую стену, либо затаиться среди трупов, которые еженедельно привозили на телеге в морг. Спрятавшись под рогожей, женщины лежали неподвижно, пока не оказывались в подвале, в морге, откуда их забирали любовники.
Однажды, очевидно истомившись долгим вынужденным воздержанием, знаменитый университетский профессор раздел одну из крестьянок там же в морге, как раздевают всех мертвецов, и в самый ответственный момент роскошной фелляции в мрачный подвал заглянул университетский священник, только что видевший этот «труп», который вдруг необъяснимым образом ожил. Профессор не сразу обнаружил присутствие священнослужителя, который во все глаза смотрел на тонкие ноги и весьма внушительный член профессора, извергавший семя на пышные формы "покойницы'1. Когда же, вслед за последним стоном, переведя наконец дыхание, профессор увидел священника, стоявшего в дверном проеме, то догадался вскрикнуть, вытаращив глаза:
— Miracolo! Miracolo! — и тут же привычно пустился разглагольствовать об аристотелевых теориях о духе, который в своем изобилии передает семя, что, говоря языком метафизики, порождает жизнь. А если семя может вызывать в материи животворный дух, то почему по той же самой причине оно не может возвращать к жизни умерших, — говорил он, запихивая еще возбужденный член под одежду. Едва закончив свой красноречивый монолог, он исчез за дверью и понесся вверх по лестнице с криком: — Miracolo! Miracolo!
Разумеется, у Матео Колона были свои причины приводить женщин в Университет.
И, разумеется, у женщин, тайно посещавших анатома, тоже были свои причины.
Руки Матео Колона прикасались к женскому телу, словно пальцы музыканта к инструменту. Наука и искусство с размытой границей между ними превратили его руки в самый тонкий, самый прекрасный и самый сложный инструмент; необъяснимое, таинственное искусство дарить наслаждение; наука, которая, как и умение беседовать, не оставляет ни следа, ни улики.
Был полдень, когда messere Витторио вышел —из ворот Университета и направился к рыночной площади. Под нежарким январским солнцем бродячие артисты забавляли столпившихся прохожих своим ремеслом. Подальше, перед площадью, группа солидных людей — торговцев и синьоров —собралась вокруг banditori*, по очереди выкрикивавших свежие указы. Чуть дальше стояли те, кто предпочитал справляться у путников, только что прибывших из-за горы Вельдо, какие интересные новости — неважно, насколько правдивые, — они привезли.
Messere шел быстрым шагом. Проходя мимо трех колодников-воришек, пойманных в этот день, он вынужден был пробираться сквозь толпу женщин и девочек, которые отталкивали друг друга, чтобы плюнуть в преступников. На другом конце площади последний оставшийся посыльный завязывал свою переметную суму, собираясь вскочить на коня.
Все еще в тревоге, messere Витторио послушал последние новости из уст banditori. А когда снова проходил мимо колодников, с ужасом подумал и о собственной участи. Если и дальше будет хорошая погода, письмо достигнет Флоренции примерно через месяц. К тому времени, если не случится чуда, Матео Колона уже не будет в живых.
Он взмолился судьбе, чтобы хорошая погода продержалась.
Путеводная звезда
Комната Матео Колона являла собой квадрат со сторонами, равными примерно четырем шагам. Маленькое окошко над строгим пюпитром не было застеклено. Застекленными окнами могли похвастаться только деканат и главная зала. Но если даже стекло оказывалось в целом практичным —особенно зимой — оно, тем не менее, считалось признаком дурного вкуса — по сравнению с изысканными венецианскими шелками, которыми затягивали оконные проемы. В то время в Падуе было несложно распознать дома нуворишей: в их окна были вставлены цветные стекла. А маленькое окошко комнаты Матео Колона не было затянуто и тканью, единственной защитой служил кусок простого полотна, преграждавший путь ветру, зато совсем не пропускавший света. Когда анатому был необходим свет, он вынужден был терпеть ветер, а при дожде — еще и воду. Комната — в нее можно было попасть из крытой галереи, окружавшей двор, — была разделена пополам книжным шкафом, который доходил до терявшегося в полутьме высокого потока. Задняя часть комнаты служила спальней: деревянная кровать и рядом с ней ночной столик с подсвечником. В передней половине, перед книжным шкафом, напротив общей с галереей стены стоял маленький пюпитр. Поэтому тот, кто входил в комнату, видел пюпитр на фоне книжного шкафа, где на полках стояло бесчисленное множество свирепых и удивительных животных, которые, без сомнения, могли бы подсказать случайно попавшему сюда вору, что не стоит идти дальше двери.
Оказавшись запертым в собственной комнате, Матео Колон проводил большую часть времени, глядя сквозь решетку окна. Так он и стоял, устремив взгляд в какую-то неизвестно где находившуюся точку, когда увидел messere Витторио, входившего в главные ворота. Незаметным жестом скульптор дал понять другу, что выполнил его опасное поручение. Матео Колон вздохнул с облегчением. По правде говоря, его меньше волновала собственная участь — она была предрешена, — чем судьба messere.