Это правильное решение в десятилетие конфронтации периода «холодной войны» сочеталось с нетерпимостью к жанру, считавшемуся «западным». Сказалось, конечно, и то, что после второй мировой войны детектив и за рубежом был отчасти потеснен по сравнению с политическим детективом и научной фантастикой, и то, что этот жанр в социалистических странах, как и во многих других европейских государствах, имел не очень-то глубокие, достойные продолжения традиции.
В изменившейся международной обстановке с начала шестидесятых, годов возникла такая волна интереса, которую с некоторым преувеличением можно назвать запоздалым ренессансом детектива. В Советском Союзе вновь открыли Агату Кристи и Конан Дойла; в ГДР и Польше внимание переводчиков привлекли произведения мастеров тридцатых-сороковых годов. Отбор часто бывал поспешным, непропорционально большое внимание получали истории, в центре которых стояли действия, а не тайны, что же касается детективов классического типа, то публиковали преимущественно слабые вещи.
Запоздалый ренессанс последовал в тот период, когда его традиционные территории — Соединенные Штаты Америки, Англию и Францию — захлестнула научная фантастика как литературное явление, сопровождавшее убыстрившуюся после войны научно-техническую революцию. Она-то и явилась главным соперником детектива не только в Советском Союзе, но и в других социалистических странах.
Стимулирующее влияние оказали фильмы на уголовные темы — в ГДР они стали конкурентоспособными, пошли на экспорт — и взрывное распространение телевидения.
Одним из последствий этого было расширение международного обмена развлекательными программами, которые, например, в Венгрию привели француза инспектора Мегрэ, англичанина Ангела, из ФРГ — инспектора Келлера, из Америки — лейтенанта Коломбо.
Появились авторы, охотно пробовавшие силу своего пера в этом жанре. Следовательно, существует социалистический детектив? Разумеется, нет, как нет и капиталистического детектива. Правда, становление жанра и дальнейшее формирование его судьбы социально определено, однако творческие признаки его структуры все же не могут быть связаны с каким-либо общественным строем. Другой вопрос, что на отдельных произведениях, авторах, странах, даже регионах по-разному сказываются национальные традиции и социальные условия.
В стиле писателей, экспериментирующих с натурализацией жанра, есть некоторые новые элементы.
За малыми исключениями они публикуются под собственными именами, вместо экзотических пейзажей (главным образом англо-американских) местом действия выбирают свою страну и разрабатывают отечественные характеры и ситуации. Стоит обратить на это внимание, ведь даже у располагающих сильными традициями французов до недавнего прошлого непропорционально большая часть авторов в своих книгах говорила «на родном языке» жанра и использовала большей частью англосакские элементы.
В произведениях авторов социалистических стран можно заметить повторение уже пройденного в Англии, США и Франции процесса — детектив сейчас отступает от приключенческого романа. И данное явление происходит в то время, когда на Западе наблюдается тенденция, противоположная этой, — возвращение «крутого детектива» к приключенческому роману. Политические мотивы, часто встречающиеся в детективах, смело можно считать «приданым» шпионских историй.
Характерной региональной чертой кажется и то, что в амплуа сыщиков выступают служащие государственных уголовных органов. Ни простые граждане, ни коллективы, состоящие из частных лиц, не взяли на себя функции мастеров сыска.
Авторы охотно выбирают преступников из кругов мелкой буржуазии и интеллигенции.
Они не уделяют должного внимания придумыванию изобличительных следов. Это сужает возможности следствия, ибо фактов для анализа мало, а без них сыщику трудно, а иногда просто нереально прийти к выводам, которые поразили бы читателя. Процесс раскрытия преступления часто инстинктивный или случайный: тех, кто его расследует, несет поток событий. Недостаточно разработаны доказательства того, что преступником на самом деле является подозреваемое лицо, более того, именно это лицо и никто иной. Возможно, мы будем недалеки от истины, если заподозрим, что здесь довлеет память о нарушениях закона в период, называемый культом личности, то есть преобладает то ошибочное воззрение, что представителю закона достаточно указать на кого-либо пальцем.
Гротеск и странности — наиболее характерные приправы жанра — отсутствуют в их репертуаре.