Из их стиля можно вывести заключение о том, что убийство — это некое общественно-светское событие. Хорошо воспитанному сыщику нужно выбрать среди леди и джентльменов убийцу, который с гвоздикой в петлице ожидает изобличения. В соответствии с этим и складывается диалог.
Д-р Торндайк с профессорской важностью вешает, словно с кафедры, и в тексте его монологов немало выражений латинского происхождения. Он охотно вдалбливает нам в головы материал лексиконов. Д-р Гидеон Фелл под предлогом следствия выдает нам миниатюрные эссе. Эллери Куин иногда бывает явно тяжеловесным и обстоятельным, грубым и угловатым. Он информирует читателя в стиле монографий. Кое-какие объяснения его разгадок воспроизводят атмосферу защиты докторской диссертации по философии. Для всех них расследование — точная наука, и о деле, которое надо решить, они либо читают лекцию, либо беседуют на языке консилиумов.
Сэр Генри Мерривейл сохранил показной, трюкаческий стиль рыцаря Дюпена и Шерлока Холмса. Он охотно делает таинственные заявления, которые скорее возбуждают интерес, чем ориентируют читателя, например: «Я думал, решением ложной проблемы мне удастся разгадать истинную тайну. Я хотел плохим ключом открыть хорошую комнату. И возможно, так оно и есть. Но ведь... доказательство!»
Эти ссылки на предчувствия просто ничего не говорят. Однако подобной манере разговора научились и многие другие сыщики-любители. Эллери Куин не раз сердит этим своего отца инспектора Куина.
С.С. Вэн Дайн пишет в стиле эссе. Его сыщик анализирует с точностью художественного критика. Свои фразы он конструирует с таким чувством пропорции, что нам не мешает частое употребление абстрактных существительных или далеко отстоящих от словарного запаса англичан и американцев, получивших общее образование, английских выражений французского происхождения, заполоняющих текст.
У Эрла С. Гарднера в его юмористических детективных историях Берта Кул и Доналд Лэм с ухарской легкостью управляют делами, которые они ведут, забавными приключениями, в которые попадают их субчики, фраера, хлюсты, субъекты, пузаны, и, разумеется, экономно относятся к своим сообщениям: выстреливают сквозь зубы слова, звучит трескотня диалогов.
Герои Питера Чейни и Рекса Стаута тоже говорят на сленге, в их стиле еще больше элементов жаргона городских окраин, юмор их грубее, и настоящий диалог часто вытесняется монологом пустого «трепа». Драчливый герой Чейни Лемми Коушн (само имя которого означает «предостережение») разговаривает с лаконизмом кинотекстов. Тем более красноречивы его кулаки и пистолет.
Дэшил Хэмметт населяет мир своих историй героями, которые оправдывают свое существование ежедневной, вновь и вновь возникающей борьбой. В описаниях он всегда ищет не солнечный свет, а тень, которую и находит. Выведенные им фигуры говорят на уличном жаргоне городской окраины с небрежностью гангстеров, часто фразами, рассыпающимися на слова. Они редко улыбаются, их языку чужд даже грубый юмор.
Более низменные их последователи — авторы «жесткой школы» — искажают эту пуританскую твердость, угловатость заменяют зверством, цинизмом, порочностью. В этом пункте они и преступают границы детектива и бульварщины. Стиль — структура поверхностная, но является зеркалом сути явлений. Их писания — халтура, китч, литературная грязь — кукушкино яйцо в гнезде детектива.
Майк Хаммер, фашиствующий сыщик в центнер весом — куда мы ушли от тонких догадок Джейн Марпл, доброго, но проницательного взгляда патера Брауна! — диалог и обращенный к читателю монолог считает равно излишними. Он ограничивается простым сообщением фактов, а с противниками разговаривает ударами кулаков и пинками: «Я двинул коленом вверх и превратил в кашу его нос. И когда он завизжал, голос его захлебнулся в крови. Я поднял его, прислонил к машине и кулаками начал обрабатывать физиономию...» «Парень поменьше слишком долго разевал рот. Лучше б за моим лицом следил. Ребром планки я накрест саданул его по подбородку и до кости развалил мясо. Он выронил дубинку, покачнулся, врезался в большого парня, из горла его вырвался было крик, но на полпути застрял — стволом пистолета я запихнул ему зубы в глотку. Тот, что был покрупнее, попытался отстранить его с пути. Его охватил гнев, наклонив голову он; бросился прямо на меня, но я сильным ударом лягнул его в лицо. Он врезался в дверь и заклекотал. Тут я снова лягнул его, и он перестал хрипеть. Стянув с его пальцев кастет, я отошел, чтобы поднять дубинку. Слабоумный щенок блевал на полу, пытаясь дотащиться к водостоку. Шутки ради я хрястнул его по кисти руки собственным его оружием и услышал, как затрещала, превращаясь в осколки, кость. Ясно, ему теперь долго не держать в руке инструмент...» (Микки Спиллейн. «Большое убийство»).