Государь Император Николай Второй был, несомненно, лично выдающимся человеком, но "самодержавным" Он, конечно, не был. Он был в плену. Его возможности были весьма ограниченными — несмотря на Его "неограниченную" власть, и если при Императоре Николае Первом Россией правили "сто тысяч столоначальников", то при Императоре Николае Втором их было триста тысяч. Правили нацией, по существу, они. По существу, страна боролось против них. Но против них же, правда, в других формах, боролось и "самодержавие". Таким образом, обе линии совпадали — линия монархии и линия нации. И все шло более или менее гладко до военных катастроф Японской войны.
Страна была охвачена патриотическим подъемом. Потом он стал гаснуть. Ни одной победы. Нация, исключительно талантливая, энергичная и боеспособная, начала искать виновников. Генерал Куропаткин был результатом данного социального строя. Устарелый правящий слой страны не годился никуда.. Из установления этого — совершенно безспорното факта — был сделан, по меньшей мере, спорный вывод: долой самодержавие". Спорный потому, что "самодержавие" не связано ни со слоем, ни со строем: монархия может быть и крепостническая, и социалистическая, а "самодержавие" в старой Москве означало — в переводе на нынешний язык — национально-суверенную Монархию, ограниченную и Церковью, и Соборами, и традицией. В Санкт-Петербурге 18-го века оно обозначало монархическую вывеску над диктатурой дворянства, и в 19-ом столетии оно означало центральную единоличную власть, "ограниченную цареубийством" и пытавшуюся вернуться к Московским истокам этой власти».{33}
Государь находился в чрезвычайно тяжелом положении. Он, конечно, понимал, что России нужны реформы почти во всех областях государства, и как умный и образованный человек, а главное, как человек кристаллической честности, он самоотверженно был предан исполнению того, что почитал своим царским делом. Среди министров Государя за все Его царствование были люди и умные, и исполнявшие свой долг в отношении Монарха и страны. Имена Сипягина, П. Дурново и, в особенности, П.А. Столыпина, говорят сами за себя. Меня могут спросить: а где же Витте, Коковцев, Кривошеин и другие? О всех этих сановниках я скажу в другом месте, упомяну только вскользь, что моральный облик одних и некоторые "высказывания" других не позволяют отнести их к той же категории, как вышеупомянутых лиц. Еще до Японской войны и событий 1905 года почти вся наша интеллигенция была охвачена болезненным состоянием опорочивания всего, что исходило от власти, критического отношения ко всем мероприятиям правительства из принципа. И каждый, кто осмеливался не разделять этих взглядов, заносился на "черную доску". Писатели, художники, журналисты, профессора, земцы — все проходили через эту "общественную цензуру".
Крайние течения в лице таких организаций, как "Союз Борьбы за Освобождение рабочего класса", "Бунд" и другие, вели усиленную пропаганду среди рабочих. Будучи непримиримыми противниками существующего строя, они всякое недовольство стремились использовать в своих целях — устройства революции. Вызывая демонстрации, устраивая забастовки, они толкали рабочих на предъявление все более высоких требований. Они заражали атмосферу ненавистью и озлоблением невиданных до этих пор размеров. Наряду с рабочими кругами социалисты уделяли большое внимание студентам. Ведя пропаганду в студенческих "землячествах", они пользовались любым случаем, чтобы дискредитировать, очернить Верховную Власть. Ходынская катастрофа, торжественный прием Государя во Франции — все было использовано для вызова волнений, запрещенных сходок, демонстраций, бойкота неугодных им профессоров и прочее.
"В пассивном сочувствии, — пишет С. Ольденбург, — значительного большинства русского образованного общества была главная сила студенческих волнений".{34}
Да, "либеральная" и даже "умеренная" интеллигенция своим сочувствием толкали социалистов всех толков на все более радикальные эксцессы. Кстати, о "толках" социализма. Марксизм приобретал все больше сторонников, и не только в специфических кругах политиканов, но и в интеллектуальных кругах общественности. Целый ряд профессоров, как юристов, так и экономистов, признавали марксизм научной категорией, со всеми вытекающими отсюда последствиями.