Измена существовала не только в Государственной Думе и Прогрессивном блоке, но и в Совете Министров! Много писали и говорили о "министерской чехарде". А частая смена министров, начиная с 1915 года, происходила, во-первых, под давлением Николая Николаевича, во-вторых, после обращения части Совета Министров к Государю по поводу смены Верховного Командования и еще по причинам невозможного поведения некоторых министров (А.Н. Хвостов, С. Белецкий, А. Трепов и др.).
Совершенно неприлично было выступление по тому же поводу председателя Государственной Думы Родзянко, который явился в Совет Министров, как "какой-то супер-арбитр" (выражение Кривошеина) и кричал о "недопустимости" перемены Командования и требовал от Правительства коллективной отставки. Ему ответили, что правительство делает все, что ему подсказывает совесть и сознание долга, и что в подобных советах оно не нуждается. На это Родзянко крикнул:
"Я начинаю верить тем, кто говорит, что у России нет правительства!"
И бросился к выходу.
Родзянко был настоящей находкой для тех подлинных врагов Царского строя, какими были Гучков, Милюков, Львов, Некрасов, Коновалов, все московские толстосумы и очень многие другие. О социалистах я пока что ничего не говорю. Те, конечно, отлично понимали, что "русская Жиронда" расчищает путь для них.
О Родзянко писал еще Витте:
"Родзянко человек неглупый, довольно толковый; но все-таки главное качество Родзянко заключается не в его уме, а в голосе — у него отличный бас".{170}
Министр земледелия А. Наумов, большой сторонник Думы и любимец "прогрессивной общественности", говорит о Родзянко: "На эту тему из уст краснобаев Таврического Дворца полились громовые хлесткие речи. Родзянко, по свойству своего "глубокого ума", стал вторить им басом..."{171}
Теперь о воспитанности камергера Родзянко говорит министр торговли и промышленности князь В. Шаховской:
"В одной на групп стояла грузная фигура Родзянко. К нему подходит с обычной сладкой улыбкой Протопопов и, поздравляя с Новым Годом, протягивает руку. Грубый Родзянко, не пошевеливая своим туловищем, зычным голосом произносит:
— Прочь! Ко мне не прикасаться.
Я стоял в нескольких шагах, видел все это своими глазами и слышал своими ушами".{172}
И это во Дворце на Новогоднем приеме у Государя! И это для того, чтобы снискать себе еще больше расположения у того сброда, который заседал в Думе, сплетничал в салонах и распространял клевету в Армии!
А Иван Солоневич со свойственной ему прямотой открыто говорит:
"Впоследствии М. Родзянко — самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый на участников заговора, — писал о том, что с революцией или без революции, — Россия все равно была бы разбита".{173}
В общем, ни обращение министров (восемь из них обратились даже с письмом к Государю), ни, как всегда, скандальное и безтактное выступление "умного" председателя Думы, ни убеждения "милых" родственников не смогли (и Слава Богу!) разубедить Государя в правильности принятого решения.
Мельгунов, которого уж никак нельзя заподозрить в монархических чувствах (народный социалист), пишет:
«Очевидно, исключительное упорство, проявленное Николаем II, никакими посторонними влияниями объяснить нельзя, а тем более, "немецко-распутинским" окружением Александры Федоровны, как продолжал думать генерал Деникин в своих "Очерках русской смуты". По словам Великого Князя Николая Михайловича, Царь уже в начале войны стал считать назначение Николая Николаевича "неудачным"».{174}
Но было еще одно обстоятельство, которое яростно отрицается людьми некомпетентными и подтверждается лицом чрезвычайно компетентным. Я имею в виду политические планы Николая Николаевича и его приспешника князя В. Орлова. Данилов, Бубнов, о. Г. Шавельский (хотя последний и писал, что Великий Князь говорил, что "Её" надо заточить в монастырь") писали, что Николай Николаевич и не думал ни о чем "таком", но, конечно, только с о. Г. Шавельским Николай Николаевич мог говорить о "таких" вещах. Все эти разговоры и настроения Ставки становились известными в Царском Селе, и Государыня видела в смене Командования и предупреждение государственного переворота, задуманного дядей Государя, который все же через полтора года принял участие "коленопреклоненно" в перевороте, на этот раз удавшемся. Когда министр двора Фредерикс начал было заступаться за Великого Князя перед Государем, Государь, хлопая рукой по папке, сказал: