"За Самодержавную Власть народ стоял твердо, как скала. Без Царя он не представлял себе своей страны. Народ вынес все казни Грозного, не только без протеста, но даже умел почувствовать в этом Царе то, чего и доселе не понимают многие ученые историки и юристы: действительно Великого Устроителя Земли Русской. Царской идее Верховной Власти народ не изменял с тех пор до сего времени никогда. Попытки явного ограничения Самодержавия у нас доселе никогда не удавались".{14}
Первой трещиной в гармоническом сотрудничестве Государства и Церкви в Московском Государстве был раскол. Как мы видели, Самодержавная Власть имеет свой источник в вере, ее нравственной основой является вера, оформленная в Церкви. И как раз в этом основном мериле правды появилась рознь. Выходило так, что Церковь как бы раскололась — на одной стороне Царская Власть, Патриарх и верхние служилые слои, а на другой — народ. В. Соловьев по этому поводу говорит:
«Дело шло не о тех частных пунктах, которые выставлялись спорящими сторонами, а об одном общем вопросе весьма существенного значения. Чем определяется религиозная истина: решениями ли власти церковной или верностью народа древнему благочестию? Вот вопрос величайшей важности, из-за которого на самом деле произошла жестокая и доселе непримиренная распря между "никонианами" и староверами"».{15}
С этого времени началось время "шатания". И это как раз накануне того поворотного в истории русского государства периода времени, когда на исторической сцене появился Петр. При Петре то, что раньше являлось незыблемой основой Самодержавия, то есть основа религиозная, стала меняться в сторону абсолютизма. Политическое самосознание вступило в опасный кризис — смешивания Самодержавия с абсолютизмом. По поводу реформ государственных и церковных я приведу мнение Л. Тихомирова:
«...В основной задаче своей Петр Великий был, безусловно, прав... Он понял, что как Монарх, как носитель царского долга имел обязанность бестрепетно взять на свои плечи тяжкую задачу: привести Россию возможно быстрее к возможно полному обладанию всеми средствами европейской культуры. Это составляло для России вопрос "быть или не быть". Страшно даже подумать, что было бы, если бы мы не сравнялись с Европой до конца XVIII века. Мы и при Петровской реформе попали в доселе длящуюся кабалу к иностранцам, но без этой реформы, конечно, утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском безсилии своем до времен Фридрихов Великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европой всего мира.
...Но Петр был прав только для себя, своего момента и для своего дела. Когда же эта система закабаления народа государством возводится в принцип, она становится убийственной для нации, уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Петр же не обозначил никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государства, не принял никаких мер даже к тому, чтобы временная система не стала постоянной, не принял мер даже к тому, чтобы закрепощенная Россия не попала в руки иностранцам, как это и вышло тотчас после его смерти.
Петр стремился организовать самоуправление на шведский лад и с полнейшим презрением к своему родному, не воспользовался нашим общинным бытом, представлявшим все данные к самоуправлению.
Церковная политика Петра столь же или даже более характеристична, чем национальная.
...Значительная доля иерархии, без сомнения, была враждебна реформе Петра... Петр имел право как Самодержец принять меры к обузданию всякого сопротивления. Но он перешел в этом всякие границы. Он как Царь мог не слушать епископов или казнить их. Но перестраивать Церковь для подчинения ее государству — не имел ни малейшего права.
...Петр — в случае понимания своего царского принципа — мог бы вспомнить, что организация Церкви, вполне обезпечивающая порядок, установлена самой Церковью более 1000 лет до рождения его самого и что если следовало устроить Русскую Церковь, действительно весьма расшатанную самим же Петром и его нежеланием целых 20 лет допустить избрание нового Патриарха, — то для этого устроения не было надобности выдумывать "Духовный Регламент", а следовало только избрать Патриарха и собрать обычный Собор, который, конечно, и сам установил бы все, что есть дельного в "Регламенте". Впрочем, излишне лицемерить 200 лет после Петра. Само собою, что не о порядке в Церкви он думал, а о ее подчинении царской власти.