Вообще, слова Набокова крайне любопытны хотя бы уже с той точки зрения, что они очевидно ложны и ложность этих слов должна бы быть понятна и тому, кто их произносит, раз уж он человек неглупый. Но стоит даже и неглупому человеку увлечься какой-то захватившей его мыслью (например, ему хочется отрицать реалистичность реалистической литературы) и куда там — все, что даже и с очевидностью этой мысли противоречит, в расчет не принимается. А ведь стоило бы Набокову поставить «Анну Каренину» в один ряд не с «Госпожой Бовари», а со «Сказками тысяча и одной ночи», как нелепость такого ряда сразу же заявила бы о себе. Да и «Дон Кихота», посчитай мы его сказкой, пришлось бы поставить в один ряд с теми самыми рыцарскими романами (небылицами), которые он пародирует. Да, нелегко опровергать то, что реалистическая литература ничем не отличается от сказок — попробуйте доказать, что Ахиллес перегонит черепаху — а ведь то, что он ее перегонит — в этом сомнений нет, это мы видим из практики (возьмите первую попавшуюся черепаху, представьте себя Ахиллесом и вы убедитесь в правоте моих слов). А все ж таки говорится, что всякий раз, когда Ахиллес пробежит расстояние, отделяющее его от черепахи, черепаха в свою очередь… А все ж таки мы видим, что вся литература есть нечто вымышленное, а раз сказка и есть синоним вымысла, то…
49. Впрочем, ранее я уже показал, как преодолевается данное затруднение, а теперь собственно, и можно посмотреть на практике, как работает выстраиваемая схема, да и что было бы толку в схеме, которую ни к чему не применить? Вспомним же: мы и так не отрицали вымышленность персонажей всех художественных произведений — как сказочных, так и реалистичных. «Быть вымышленным» не означает — не быть; быть персонажем fiction, вовсе не значит «быть фиктивным». Проблема, с которой мы тут все время сталкиваемся, состоит вот в чем — мы определяемся с критерием «существования», опираясь то на реальность, то на текст. Так вот, опираясь на реальность, мы всегда будет видеть в литературе одну только ложь, и слова Набокова будут истинными — любое литературное произведение можно будет назвать сказкой, вымыслом и ложью в одном флаконе, поскольку сказка, вымысел и ложь и будут означать одно и то же — то, чего нет. И, конечно, в такой перспективе реалистичность произведения ничего не значит. Существует Константин Левин или не существует? Не существует. Ну, значит, ясно, «Анна Каренина» — сказка, вымысел, ложь. Вместе с тем, в реальности Константина Левина убедиться несложно — стоит только начать читать «Анну Каренину». И, кстати, именно пространство реалистической литературы оказывается самым удобным для того, чтобы понять как нюансы отличий реальности реальной от реальности книжной, так и нюансы отличий в самой книжной реальности. Реалистическая литература — идеальный форпост для наблюдений; только она увязывает воедино как вымысел с реальностью, так и вероятное с невероятным — находясь как раз между реальностью и невероятным. Именно здесь мы ясно видим, что фактичность может выдумываться, сохраняя право называться фактичностью — то есть тем, что есть. Именно здесь литература отделяется от реальности, не переставая быть реальностью, но переходя в новое качество. Именно здесь же мы видим, что, с одной стороны Константин Левин существует, но, с другой — что он не является сказочным персонажем. Вымышленность не мешает ему с одной стороны — быть, а с другой — быть именно реалистичным.
50. Но тут Набоков мог бы торжествующе воскликнуть: «В таком случае чем существование, скажем, Пиноккио отличается от существования Константина Левина? И тот, и другой — выдуман, и тот и другой — существует. Между ними нет разницы». Но нет, так не пойдет. Либо мы не признаем существования ни Левина, ни Пиноккио, и тогда оба они — сказочные персонажи, либо мы признаем существование Левина и Пиноккио, и тогда отличить одного от другого совсем несложно — тип фактичности в реалистических произведениях явно отличается от типа сказочной фактичности — реалистическая фактичность вероятно-правдоподобна, сказочная — нет, а вот этого отличия Набоков и не видит, так как вымысел он уже приравнял ко лжи, и, таким образом, как ему кажется, совершенно изгнал из вымысла само понятие фактичности. Отсюда в его рассуждениях наблюдается постоянное смешение логик:
«Время и пространство, краски времен года, движения мышц и мысли — все это для писателя, наделенного высоким даром, не традиционные понятия, извлеченные из общедоступной библиотеки расхожих истин, но ряд уникальных открытий, для которых гениальный мастер сумел найти уникальный же способ выражения. Удел среднего писателя — раскрашивать клише: он не замахивается на то, чтобы заново изобрести мир — он лишь пытается выжать все лучшее из заведенного порядка вещей, из опробованных другими шаблонов вымысла… Но настоящий писатель, который заставляет планеты вертеться, лепит человека и, пока тот спит, нещадно мнет его ребро, — такой писатель готовыми ценностями не располагает: он должен сам их создать. Писательское искусство — вещь совершенно никчемная, если оно не предполагает умения видеть мир прежде всего как кладовую вымысла. Если материя этого мира и реальна (насколько реальность вообще возможна), то она отнюдь не является целостной данностью: это хаос, которому автор говорит: «Пуск!» — и мир начинает вспыхивать и плавиться. Он переменился в самом своем атомном составе, а не просто в поверхностных, видимых частях. Писатель первым наносит на карту его очертания, дает имена его элементам».