Все бы верно, если только понять разницу между взглядом из реальности, и взглядом изнутри текста. Материя мира вполне реальна, но материя реалистического произведения уже вымышлена (оставаясь при этом материей). Писатель лепит человека, но он волен вылепить кого угодно — хоть человека, хоть дракона, хоть хоббита, хоть полено. Но, если писатель лепит все же человека (в реалистическом произведении), то, сколько бы он ни «мял его ребро», человек этот должен быть похож на человека, а не на дракона (если только мы не начинаем выражаться образно, потому как, конечно, есть люди, похожие на драконов) или еще на кого-то или что-то. Набоков близко подходит к формулировке тезиса о выдуманной фактичности, но так его и не формулирует, а потому связь выдумки с фактами в реалистической литературе выпадает из его поля зрения, и уж конечно невозможным становится дальнейшее различение типов выдуманной фактичности [9].
51. При этом Набоков, строго говоря, прав, что не стоит искать в литературе «так называемую жизнь» — ее стоит искать в жизни, но и реалистичность произведения вовсе не тожественна фактам жизни. Еще и еще раз отметим важнейший момент: дихотомия «факты — вымысел» в корне неверна, поскольку она приравнивает вымысел ко лжи. «Факты — ложь» — это дихотомия, верная только для реальной фактичности, но вымысел порождает свою особую фактичность (что лучше всего становится видно при обращении к реалистической литературе). То есть реальные факты следует противопоставлять вымыслу не как «не фактам», но как одни факты противопоставляются другим фактам (а именно — вымышленным). Поняв это, вместо одной, реальной фактичности, которая противостоит вымыслу как лжи, мы получаем сразу три типа фактичности — фактичность реальная (истинная), и два типа выдуманной фактичности: фактичность вероятная и фактичность невероятная, каждая из которых в свою очередь распадается на правдоподобную и неправдоподобную. При таком подходе все становится наглядно понятным: как отличие литературы от реальности, так и отличие сказок от реалистических произведений.
52. Итак, действительно, и Пиноккио и Константин Левин не существуют, если мы возьмем за отправную точку реальность, и, действительно же — оба они существуют, если мы за отправную точку возьмем вымысел. Они оба не существуют, поскольку в реальности ни того, ни другого нет, и она оба существуют, поскольку созданы талантливыми писателями, следовательно, созданы убедительно, а убедительно в данном случае и означает ни что иное как то, что нас убедили в том, что они существуют. Но разница между Константином Левиным и Пиноккио все же есть, и состоит эта разница в том, что Константин Левин правдоподобен, а Пиноккио — нет, по той простой причине, что Константин Левин — человек, а Пиноккио — деревяшка. Как бы мы ни примеряли к Левину слова Набокова об уникальных открытиях Толстого в отношении «движений его мышц и мысли» — все равно Левин остается вполне земным человеком, и, если иногда понять его не так уж просто, то ведь и вообще-то непросто понять многих и многих людей [10]. Могут возникать кое-какие проблемы с оценкой тех или иных действий и мыслей Константина Левина, но нет никакой проблемы в том, чтобы увидеть в Левине человека среди других людей, что и делает его правдоподобным; убедительным же его делает гений Толстого. А вот попробуйте увидеть человека в Пиноккио и, я гарантирую вам, некоторые проблемы у вас сразу же появятся. Надеюсь на это, во всяком случае. Ведь, чтобы быть человеком «из плоти и крови», Пиноккио элементарно не хватает ни плоти, ни крови (конечно, я не забываю, что в итоге Пиноккио стал-таки человеком, но об этом мы еще вспомним в свое время). Коллоди говорит: «Жил-был кусок дерева» — и этого вполне достаточно, чтобы понять разницу между сказками и реалистической литературой, ведь если бы куском дерева в конце концов вдруг оказался Константин Левин, то все читатели были бы немного удивлены. Точно так же, если бы у реального человека сгорели ноги, то, боюсь, подобную неприятность трудно было бы легко поправить, выстрогав ему новые.
9
Вообще по Набокову получается, что писатель становится убедительным только потому, что он что-то выдумывает, но сама по себе выдумка не поднимается над уровнем фактичности и здесь вообще еще рано говорить об убедительности-неубедительности текста. Это касается и сказок - много придумано всяких фантазийных миров, но очень мало останется их в памяти читателей; сам же наш реальный мир, каким мы его знаем, надо внимательнейшим образом наблюдать – если только писатель действительно хочет выдумать нечто заслуживающее внимания.
10
Точно так же, скажем, и Дон Кихот, несмотря на всю свою взбалмошность, безошибочно идентифицируется нами как вполне земной человек; правда же его жизни состоит с одной стороны в том контрасте между фантастическим рыцарским образом и его комичным воплощением, но с другой – именно Дон Кихот неожиданно и становится символом рыцарства «без страха и упрека». Почему так получилось? Не потому ли именно, что Дон Кихот безошибочно реален и именно поэтому служит для нас убедительным примером как уникальной возможности бесстрашно броситься в бой, каким бы ни был твой противник, так и убедиться в том, что всякий героизм, если посмотреть на него со стороны, больше всего похож на сумасшествие? Что уж поделать - нас окружают страшные великаны, маскирующиеся под безобидные ветряные мельницы, а подлинные рыцари кажутся нам безумцами. Такова правда жизни.