acies [боевых порядков] и греческих фаланг; не зря же говорится, что быть солдатом — это самое благородное и почетное ремесло, без них невозможно обойтись: ведь они самые надежные наши стены и бастионы, а посему я считаю в высшей степени справедливыми слова Туллия о том, что «все наши гражданские дела, все наши занятия, тяжбы, наш труды и устремления находятся под защитой воинских добродетелей, и всякий раз стоит только возникнуть подозрению о готовящемся мятеже, как все наши искусства тотчас замирают»[331]{294}. Войны, настаивает Тирий[332]{295}, чрезвычайно необходимы, и bellatores agricolis civitati sunt utiliores [воины полезнее государству, нежели земледельцы], а храбрость мудрого человека заслуживает большого одобрения, однако (таково наблюдение Калгака у Тацита{296}) по большей части глубоко заблуждаются те, кто auferre, trucidare, rapere, falsis nominibus virtutem vocant, и т. д., кто объявляет добродетелью воровство, убийство и грабеж, для кого кровопролитие, насилие, резня и тому подобное, отмечает Людовик Вив{297}, jocus et ludus, не более чем забава, славное времяпровождение, кто «самых скудоумных кровопийц, величайших грабителей, отчаяннейших негодяев, вероломных мошенников, бесчеловечных головорезов, безрассудных, жестоких, разнузданных подлецов именует храбрыми и великодушными людьми, мужественными и достойными полководцами, доблестными воинами[333]{298}, отважными и прославленными солдатами, но только придерживающимися грубых и ложных представлений о чести»[334], как жалуется в своей «Истории Бургундии» Понтий Хейтер. Следствием этого является то, что каждодневно множество людей изъявляет желание стать добровольцами, покинуть своих милых жен, детей, друзей ради шести пенсов (если только им повезет получить их) в день, торгуя своей жизнью и здоровьем; бросаться в пролом крепостных стен, лежать в одиночном дозоре, первыми устремляться в атаку, находиться в самой гуще боя, безбоязненно увлекать за собой остальных под ободряющий грохот барабанов и труб, преисполнясь боевого пыла при виде развевающихся в воздухе знамен, сверкающего оружия, колышащихся султанов, леса копий и мечей, разнообразия красок, блеска и великолепия, как если бы они после одержанной победы вступали триумфаторами на Капитолий с такой же пышностью, с какой войско Дария выступило некогда навстречу Александру при Иссе{299}. Не ведая никакого страха, устремляются они навстречу самой грозной опасности, в жерла пушек и пр., дабы un vulneribus suis ferrum hostium hebetent [затупить мечи врага о свою плоть], говорит Барлезио[335]{300}, и стяжать тем имя героя, славу и одобрение, которые столь недолговечны, ибо воинская слава — это мгновенная вспышка, которая, подобно розе, intra diem unum extinguitur, тотчас увядает. Из пятнадцати тысяч рядовых солдат, убитых в сражении, едва ли будут упомянуты в трудах историков хотя бы пятнадцать, а возможно, что лишь один их генерал. Однако некоторое время спустя и его имя точно так же сотрется из памяти, да и само сражение будет забыто. С каким summa vi ingenii et eloquentiae [величайшим талантом и красноречием] греческие ораторы прославляли знаменитые победы при Фермопилах, Саламине, Марафоне, Микале, Мантинее, Херонее, Платее!{301} Римляне повествуют о своих сражениях при Каннах и на Фарсальских полях, но они действительно только что повествуют, ибо нам самим мало что об этом доподлинно известно. И тем не менее эта предполагаемая слава, всеобщее одобрение, желание до-стичь таким путем бессмертия, гордость и тщеславие сплошь и рядом побуждают людей опрометчиво и безрассудно губить себя и многих других. Александр сожалел о том, что не существует других миров, которые он мог бы покорить, и эти слова приводили многих в восхищение, animosa vox videtur, et regia [ибо такие слова кажутся вдохновенными и царственными], однако мудрый Сенека осуждал Александра[336], считая что такие слова — vox inquissima et stultissima — подобают скорее безумцу; и этот приговор, который Сенека вынес в отношении его отца — Филиппа — и его самого, я отношу ко всем ним, ибо non minores fuere pestes mortalium quam inundatio, quam conflagratio, quibus[337], и прочее, они не меньшие бичи человечества, нежели наводнения и пожары — безжалостные стихии, которые, разъярясь, не знают сострадания. Но еще более прискорбно то, что любители сражений убеждают других, будто этот дьявольский образ жизни является святым; они сулят небеса тем, кто пожертвует жизнью в bello sacro [священной войне], и уверяют, что благодаря этим кровавым побоищам, как уверяли и в древние времена персы[338]{302}, греки и римляне и как внушают ныне своей черни турки, дабы побудить ее сражаться, ut cadant infeliciter[339]{303} [и погибать жалкой смертью], что «если они умрут на поле боя, то угодят прямо на небеса и будут причислены к лику святых» (О, дьявольская выдумка!), а их имена будут сохранены в исторических летописях, in perpetuam memoriam, к их вечной памяти, между тем как в действительности, по мнению некоторых, было бы намного лучше (ведь войны суть наказание Господне за грехи, Он карает ими смертных за их гневливость и безрассудство), если бы такие глупые россказни были запрещены, поскольку ad morum institutionem nihil habent, войны никоим образом не споспешествуют добрым нравам и благой жизни[340]. И тем не менее людям продолжают это внушать и налагают тем печать «божественности на самый жестокий и губительный бич человеческого рода»[341], и перед такими людьми преклоняются, присваивают им пышные титулы и звания, увековечивают их в статуях и картинах, удостаивая их всевозможных почестей и знаков одобрения и щедро вознаграждая их за добрую службу, так что нет большей славы, нежели пасть на поле брани[342]. Так, <Сципион> Африканский непомерно возвеличен Эннием{304}, а Марс и Геркулес[343] и уж не знаю сколько воителей древности были обожествлены и угодили таким путем на небеса, хотя в действительности это были кровавые убийцы, злокозненные разрушители, возмутители спокойствия в мире, чудовищные изверги, порождения сатаны, смертоносная чума, губители и прямые палачи рода человеческого, как справедливо утверждает Лактанций, а Киприан в письме к Донату говорит о тех, кто, отчаявшись выиграть сражение, спешил покончить с собой (подобно кельтам, которые, как повествует Дамаскин{305}, проявляли такую же достойную осмеяния доблесть, ut dedecorosum putarent muro ruenti se subducere [поскольку они считали] позором спрятаться за готовой вот-вот обрушиться на их головы крепостной стеной), ведь принято думать, что те, кто не бросаются на острие меча, а спешат укрыться от орудийных снарядов, — это жалкие трусы и уж никак не доблестные мужи. Вследствие этого madet orbis mutuo sanguine, земля захлебывается собственной кровью, мир
вернуться
Pro Murena. [За Мурену.] Omnes urbanaae res, omnia studia, omnis forensis laus et industria latet in tutela et praesidio bellicae virtutis, et simul atque increpuit suspicio tumultus, artes illico nostrae conticescunt.
вернуться
Eobanus Hessus. Quibus omnis in armis Vita placet, non ulla juvat nisi morte, nec ullam Esse putant vitam, quae non assueverit armis. [Эобан Хесс. Их привлекает любая жизнь с оружием в руках, дай им только умереть, и никакую другую жизнь они не считают стоящей, кроме той, что связана с войной.]
вернуться
Crudelissimos saevissimosque latrones, fortissimos haberi propugnatores, fidissimos duces habent, bruta persuasione donati. [Руководствуясь ложным убеждением, они считают самыми прославленными полководцами тех, кого на самом деле следует считать свирепыми и жестокими разбойниками.]
вернуться
Lib. 10, vit. Scanderbeg. [Жизнь Скандербега, кн. 10.]
вернуться
De benefit. Lib. 2, cap. 16. [О благодеяниях, кн. II, гл. 16. <Сенека высказал эту мысль совсем по другому поводу: когда Александр сделал подарок одному горожанину, тот был приведен этим в смущение, и тогда Александр произнес: «Меня не заботит, пристало ли вам принять его от меня, а лишь — подобает ли мне дарить его». — КБ.>]
вернуться
Nat. quaest. lib. 3. [Естественнонаучные вопросы, кн. III.]
вернуться
Nulli beatiores habiti, quam qui in praeliis cecidissent. — Brisonius, de reg. Persarum, lib. 3, fol. 3, 44. Idem Lactantius de Romanis et Graecis. Idem Ammianus, lib. 23, de Parthis. Judicatur is solus beatus apud eos, qui in praelio fuderit animam. [Нет счастливее тех, кто пал в сражении. — Бриссон. О персидской республике, кн. III, листы 3, 44; и о том же у Лактанция, о римлянах и греках, а также у Аммиана <Марцеллина>, кн. 23, о парфянах: Считается у них блаженным тот, кто испустил дух в сражении.]
вернуться
Boterus, Amphitridion. Busbequius, Turc. Hist. [Ботеро, Амфитридион. Бюсбек, История Турции.] Per caedes et sanguinem parate hominibus ascensum in coelum putant. — Lactan. de falsa relig. lib. I, cap. 8. [Лактанций. О ложных религиях, кн. I, гл. 8. <Здесь на самом деле имеется в виду раздел книги Лактанция «Divinae institutiones» («Божественные установления»).>]
вернуться
Quoniam bella acebrissima dei flagella sunt quibus hominum pertinaciam punit, ea perpetua oblivione sepelienda potius quam memoriae mandanda plerique judicant. — Rich. Dinoth, praef. Hist. Gall. [Поскольку войны суть горчайшие бичи Божии… — Ришар Динот. Предисловие к «Истории Галлии».]
вернуться
Cruentam humani generis pestem, et pernitiem divinitatis nota insigniunt. <Лактанций. Божественные установления. — КБ.>
вернуться
Et quod dolendum, applausum habent et occursum viri tales. [И оттого прискорбно, что сии мужи удостаиваются рукоплесканий и восторженного приема.]
вернуться
Herculi eadem porta ad coelum patuit, qui magnam generis humani partem perdidit. [Те же небесные врата открыты и для Геркулеса, погубившего немалую часть рода человеческого. <Лактанций. Божественные установления. — КБ.>]