— Да.
— Практическая уверенность у вас в этом есть, конечно, но и только.
— Этого достаточно.
— Нет, не достаточно. Достаточно для человека, не стремящегося к знанию. Иначе для чего стали бы придумывать теории относительно теплоты или света? Говорили бы просто, что есть теплые и холодные предметы, есть красный цвет или синий; нам незачем знать, что они такое.
— И было бы не плохо, если бы мы поступали так. А то сомнение все разрушает и уничтожает.
— Конечно, сомнение разрушает все.
— Даже математика лишается основы.
— Разумеется. Математические и логические предложения — лишь законы человеческого ума; они могут быть также и законами природы, находящейся вне нас, но утверждать это мы не можем. Ум, подобно телу, обладающему тремя измерениями, обладает органически присущими ему свойствами: понятием о причине, времени и пространстве. Эти понятия о причине, времени и пространстве неотделимы от ума, и когда он утверждает свои истины и свои аксиомы a priori[315], он только проявляет свой собственный механизм.
— Так что истины не существует?
— Нет, существует: когда все умы согласны относительно какого-нибудь одного предмета, то это согласие мы называем истиной. За исключением логических и математических аксиом, относительно которых нельзя предположить отсутствия единодушия, во всем остальном необходимым условием большинства истин является единогласное признание их.
— Так значит, истины потому истины, что они единогласно признаются? — спросил Итурриос.
— Нет, — они единодушно признаются, потому что они истинны.
— По-моему, это все равно.
— Нет, нет. Если вы мне скажете: притяжение земли есть истина, потому что эта идея общепризнанна, я вам отвечу: притяжение земли общепризнанно потому, что оно — истина. Есть некоторая разница. Для меня, при общей относительности всего, притяжение земли есть абсолютная истина.
— А для меня нет. Оно может быть и относительной истиной.
— Я не согласен с вами, — сказал Андрес. — Мы знаем, что наши познания суть несовершенное соотношение между внешними явлениями и нашим я. Но, так как это соотношение в сумме своего несовершенства постоянно, то оно не отнимает ценности отношения между одним явлением и другим. Например, возьмем стоградусный термометр: вы можете мне сказать, что деление на сто градусов разницы в температуре замерзшей и кипящей воды — произвольно; разумеется, это так; но если в этом бельведере 20 градусов, а в погребе 15, то это отношение точно.
— Хорошо. Пусть так. Значит, ты принимаешь возможность первоначального заблуждения. Позволь же мне предполагать заблуждение во всей шкале знания. Я желаю предположить, что аксиома притяжения земли — простая привычка, которая завтра будет опровергнута каким-нибудь фактом. Кто может запретить мне думать так?
— Никто. Но вы не можете добросовестно допустить такой возможности. Сцепление причин и следствий есть наука. Если бы этого сцепления не существовало, не за что было бы ухватиться; все могло бы оказаться истиной.
— В таком случай, ваша наука основывается на полезности.
— Нет, она основывается на разуме и на опыте.
— Нет, потому что ты не можешь довести разум до последних заключений.
— Известно, что это невозможно, что есть пробелы. Наука дает описание одного сустава того мамонта, который называется вселенной; философия стремится дать нам рациональную гипотезу о том, каким может быть этот мамонт. Вы скажете, что ни эмпирически данные, ни рационалистические не абсолютны? Кто же в этом сомневается! Наука оценивает добытые наблюдением данные, устанавливает связь между различными специальными отраслями, которые уподобляются исследованным островам в океане неведомого, перекидывает мосты между ними, так что в совокупности своей они обладают некоторым единством. Несомненно, что эти мосты могут быть лишь гипотезами, теориями, приближениями к истине.
— Мосты — гипотезы, и острова точно такие же гипотезы.
— Нет, я не согласен. Наука есть единственное прочное сооружение человечества. Сколько волн разбилось о научную твердыню детерминизма, который отстаивали еще греки. А теперь ее стремятся подрыть религии, мораль, утопии — все эти мелкие плутни, вроде прагматического учения и теории движущих идей… и все же скала продолжает стоять незыблемо, и наука не только опрокидывает эти преграды, но даже пользуется ими для своего усовершенствования.
— Да, — ответил Итурриос, — наука опрокидывает эти преграды, но вместе с ними опрокидывает и человека.