В моём кабинете царствовал компьютер, вся жизнь вертелась вокруг него. Столы стояли так чтобы одному только ему было удобно или в крайнем случае его продолжению — принтеру. Шкафы смиренно пустовали так как всё было внутри вычислительной машины. Стены держали только листки со списком «горячих» клавиш и несколько распечатанных инструкций из самого Интернета. Была ещё карта области с отметкой районных моргов, но она уже грустила от своей ненужности в присутствии компьютера. Солнце входило так чтобы не мешать смотреть в экран, а заходило так чтобы не нагревать системный блок. Кактус на подоконнике и тот, служил компьютеру, снижая его радиацию. Я сильно сомневался в этом, но решил пока не разрушать традицию, не ссориться с коллективом. Кактус мне поставила Тамара. Она же хотела подарить мне защитный экран для монитора, но ей всё было некогда зайти в специальный магазин. Скорее она опасалась магазинов компьютеров. Неподвластен вычислительной машине был только диван. Тяжёлый и широкий, так что ноги торчали в воздухе и не доставали пола, он идеально подходил для отдыха и сна. Представлял собой антипод всей той суеты, которой был наполнен наш дом-член.
Санитары были в нём как незрелые формы лейкоцитов, такие наглые смелые и палочко-ядерные. Они разрушали тишину, таскали туда-сюда трупы, убирали в залах, стучали по вентиляторам и слушали музыку, когда зашивали животы после вскрытия. Ещё они без конца курили и разговаривали о женщинах. Создавалось впечатление, что мы работаем с четырьмя маньяками, которые соревновались между собой. Особым шиком у них считался утренний рассказ о том, как накануне они посидели с незнакомой до этого дамой, в кафе-мороженое на четыре рубля, а потом получили с неё воспоминаний на четыреста. Не последнее место в их успехе у подобных дам занимали рассказы о работе в морге, в качестве незрелой формы лейкоцита. Отличались санитары крупным ростом, сломанными носами и мутным прошлым. Объединяла их и стрёмная музыка, которую они включали в залах после окончания работы эксперта, когда гасили вентилятор и брали свои грубые изогнутые иглы и толстую нить. Потроха трупов возвращались в объединённую вскрытием грудно-брюшную полость, включая мозг, лёгкие, печень и всё, что имелось в зависимости от степени разложения. Поверх этого барахла сразу сквозь все слои мышц, фасций и кожи, грубой нитью санитар зашивал гигантский разрез. Музыка начинала звучать именно тогда. Тамара и я уже садились за свои печатные устройства и до нас доносился сегодняшний выбор санитаров. Их огромные кассетные магнитофоны дарили нам новинки или бессмертную классику популярной эстрады. У них имелся невыраженный крен в шансон и ресторанный стиль, но не настолько явный чтобы слышать пахабщину про ментов или нецензурную лексику.
По сравнению с санитарами, мы, судебно-медицинские эксперты, скорее были нейтрофилами. Состоявшимися специализированными клетками этого пещеристого вместилища, что выполняли свои медленные и сложные функции выделяя всяческие отходы и полезные вещества. Под ними я понимаю стопки напечатанных листов со схемами и рисунками, доведёнными до стандартного вида. На специальных типографских шаблонах мы с Тамарой отмечали крестиками места переломов рёбер, позвонков, входные и выходные отверстия пуль, места приложения тупого и острого предметов. Мы заполняли кроссворд. Седьмое ребро по средне-ключичной линии, пятое по подмышечной. Получившиеся нелепые комиксы и сканворды дополняли печатные протоколы. Особым искусством было не писать лишнего. Нейтрофил не делает чужой работы, у нейтрофила есть конкретное задание. Вопросы прокурора полностью определяли содержание листов за исключением того, что сначала шёл протокол вскрытия детальный до граней разумного. Только в нём было место творчеству. Дальнейшее — исключительно ответы на вопросы, два из которых всегда были одинаковыми. Причина смерти и время наступления смерти. Остальные зависели от обстоятельств, мозгового напряжения наших коллег и их степени адекватности. Создание протокола открывало вторую половину дня на втором этаже после первой с работой внизу у каменного стола с неблестящим умывальником. С Тамарой мы трудились почти одинаковыми сегментоядерными нейтрофилами. Отличия в течение рабочего дня были невелики. Я сам вскрывал пилой свои черепа, за неё делали санитары, женщина всё же. Она курила прямо у печатной машинки, я — боролся чтобы ни мой кабинет, ни бывший кабинет Платоныча, ни коридор не превращались в курилку. Тамара была пенсионеркой, я — подавал надежды работать здесь долгие годы. Вот и вся разница.