– Фрисков лучше отменить.
– Уже отменила.
Джеймс стянул пальто и аккуратно повесил его на вешалку, отворачивая лицо. Софи помолчала и обняла мужа за талию, его точеную талию, напоминавшую ствол молодого деревца, которое развивается вширь. Но Джеймс протянул руки за спину и мягко разомкнул руки жены.
– Джеймс! – Холод под ложечкой усилился.
– Кристина здесь?
– Да.
– Пусть уйдет в свою комнату. Нам нужно поговорить.
– Понятно. – Сердце у Софи затрепетало, когда она услышала свой ставший странно невыразительным голос.
Джеймс улыбнулся одними губами, и в его голосе появилась нотка раздражения, будто Софи была эгоистичным ребенком или медлительной подчиненной:
– Можно сделать это прямо сейчас, Софи?
Она внимательно смотрела на мужа, не понимая его настроения – она ожидала другого.
Джеймс растирал лоб длинными твердыми пальцами, на мгновение прикрыв зеленые глаза. Изумительно длинные ресницы касались щек. Потом он широко открыл глаза, и взгляд у него стал в точности как у Финна, когда тот пытался предотвратить взбучку и вымолить прощение. Таким взглядом Джеймс смотрел на Софи двадцать три года назад, признавшись, что переживает кризис, который грозит его уничтожить, и поэтому им надо расстаться. От этого воспоминания Софи до сих пор бросало в дрожь.
– Я очень виноват, Соф. Я так виноват…
Казалось, в эту минуту Джеймс изнемогает не только от бремени своих должностных обязанностей (заместитель государственного секретаря по борьбе с экстремизмом), а будто на него навалилась ответственность всего британского правительства:
– Я облажался по-крупному.
Дело оказалось в Оливии Литтон, которую Софи всегда считала парламентской референткой Джеймса. Высокая, светловолосая, двадцати восьми лет, со связями, уверенная в себе, амбициозная.
– Словом, и здесь сногсшибательная блондинка. – Софи хотела съязвить, но ее голос прозвучал пронзительно.
Интрижка продолжалась пять месяцев. Джеймс порвал с Оливией неделю назад, сразу после партийной конференции.
– Это ничего не значит, – говорил он, обхватив голову руками, с виду искренне раскаиваясь. Откинувшись на спинку кресла, он сморщил нос и выдал еще одно клише: – Это был просто секс, очередная победа, льстившая мужскому самолюбию.
Софи с трудом сглотнула. Из груди рвалась ярость, и сдерживать ее становилось все труднее.
– Ну, это совершенно меняет дело.
Взгляд Джеймса стал мягче, когда он разглядел ее боль.
– У нас по этой части все всегда было нормально, сама знаешь. – Муж читал Софи как раскрытую книгу – умение, доведенное до совершенства за два десятилетия и крепко связывавшее супругов. – Я всего лишь совершил глупейшую ошибку.
Сидя на диване очень прямо, Софи ждала, когда ее гнев уляжется и она сможет разговаривать нормально, или когда Джеймс попытается перекинуть мостик через пропасть, разверзшуюся между ними, – протянет руку или хоть улыбнется жене. Но он застыл с опущенной головой, поставив локти на колени и соединив пальцы, словно в молитве. Вначале Софи не чувствовала ничего, кроме презрения, к этому лицемерному шоу в духе Тони Блэра (кающийся политик!), но смягчилась, когда у Джеймса дрогнули плечи. Это не было рыдание – просто глубокий вздох. Она вспомнила свою мать, когда ее отец (тот еще ходок) признавался в очередном «неблагоразумии». Обреченная покорность Джинни – и мелькнувшая и сразу подавленная боль в зеленых, как море, глазах.
Неужели так поступают все мужья? Сперва ощущаешь боль, потом приходит гнев? Так не должно быть. Их брак не такой, как другие, он основан на любви, доверии и сексе, которым Софи занимается со всем старанием.
За свою жизнь она не раз шла на компромиссы и, видит бог, совершила настоящий подвиг веры, когда они с Джеймсом снова сошлись, но к чему все это, если отношения теряют прочность? На глазах у нее выступили слезы. Джеймс поднял голову и перехватил ее взгляд, о чем Софи немедленно пожалела.
– Есть и еще кое-что, – сказал он.
Ну еще бы, он бы не признался в измене просто так.
– Она беременна? – Эти два слова, циничные, но необходимые, вытянули все краски из разделявшего их пространства.
– Нет, конечно!
Софи невольно выдохнула: значит, никаких единокровных братьев-сестер у Эмили и Финна, никаких доказательств внебрачной связи мужа. Ей не придется ни с кем делить Джеймса.
И тут его лицо исказилось гримасой. Ногти Софи впились в ладони острыми полумесяцами. Она впервые заметила, что костяшки пальцев похожи на шарики из слоновой кости, прорывающиеся через розовую кожу. Что может быть хуже того, что другая женщина родит его ребенка – или сделает аборт, уничтожив его ребенка? Пойдут слухи, ведь интрижка – самая пикантная тема для сплетен. Сначала слушок пронесется в кафетериях палаты общин, но быстро выйдет за пределы «избранного круга». Кто уже об этом знает? Коллеги Джеймса? Премьер-министр? Жены других замминистров? И что теперь скажет Элли? Софи представила глупое пухлое лицо и плохо скрываемую жалость: может, соседка угадала истинную подоплеку ее эсэмэс и уже сочувствует Софи?