Комплекс Крийона порождает весьма трогательную разновидность социального сноба - "соглядатая истории", одержимого желанием состоять при важных лицах, дружить с теми, кто, в той или иной сфере, влияет на свое время. Самым выдающимся снобом от истории был, по-видимому, Босуэлл прообраз всех охотников за знаменитостями и собирателей автографов, всех тех, кто готов целую ночь простоять на улице, только бы мельком поглядеть на выдающуюся личность или не пропустить важное происшествие.
Жизнь общества целиком проникнута комплексом Крийона. Так, именно он влияет на наш выбор окружения. Мы тяготеем к тем, кто отличился на каком-то поприще; к тем, кто приобрел "вес" в своем профессиональном кругу и чьи достижения, пусть даже совершенно нам неинтересные, возможно, определят лицо нашего времени. Не важно, будет ли то политика, китаеведение или коллекционирование табакерок; не важно, каковы человеческие качества этих персон. Ценность человека на рынке социальных отношений определяется не тем, что он есть, а тем, что он собою, в буквальном смысле, представляет. Мало быть самим собой - необходимо быть "кем-то".
Это настолько частое явление, что трудно и помыслить общество, не зараженное микробом снобизма. В таком стерильном обществе о человеке судили бы лишь по его внутренним качествам, не думая о славе, богатстве и профессиональных успехах. Однако тут же встает вопрос: какие именно качества мы имеем в виду? Мужество или смирение, ум или душевное тепло, а может быть, праведность? Чтоб вынести оценочное суждение, нужно располагать критериями оценки; иначе говоря, нам требуется мерка, но какая? Ведь мерка может быть неподходящей. Любитель бокса отнюдь не сноб, хотя Джо Луиса ценит выше, чем Томаса Элиота; не сноб и любитель музыки, который любит Иегуди Менухина больше, чем Уинстона Черчилля. Однако хозяйка светского салона, которая сходит по Менухину с ума и жаждет заполучить его к себе на вечеринку, хотя ей медведь на ухо наступил, - сноб, ибо делает вид, что ценит одно качество, тогда как на самом деле ценит совсем другое.
Бывает, что в особых обстоятельствах общественная группа выстраивает для себя "монолитную" систему ценностей, тогда снобизм почти не проявляется, так как там нет другой шкалы, искажающей оценку. На передовой или в опасной экспедиции сочетание мужества, оптимизма, профессионализма и товарищества является высшей ценностью, которая временно отменяет все другие мерки и выводит индивида за рамки должности, общественного положения и тому подобного. В "замкнутых" сообществах типа тюрем, лагерей, монастырей или туберкулезных санаториев обычно также вырабатывается монолитная система ценностей, правда, другая, - там требуется иное сочетание качеств. В условиях крайней несвободы члены замкнутой группы судят друг о друге исключительно на основании "внутренней ценности" или "человеческих качеств", игнорируя все прочие соображения, которые как раз и лишают оценку объективности.
Однако в нормальных условиях человеческое общество представляет собой хаос - смешение взаимоисключающих ценностных систем, которые, постоянно пересекаясь, сталкиваются между собой. Как, за какие качества следует выбирать себе друзей и знакомых - по этому вопросу трудно прийти к единому мнению. Мы все признаем, что склонны дружить с людьми, которые нас творчески раскрепощают, с которыми мы чувствуем себя свободно, которые разделяют наши вкусы и интересы, равны нам по культурному уровню и положению в обществе, верны, способны к сопереживанию и привлекательны для нас независимо от ранга или профессии. Неловко признаваться, но руководствуемся мы этими соображениями в гораздо меньшей степени, чем хотелось бы. Все дело в головной идее, будто человека можно лишить "контекста", конкретных обстоятельств жизни, - вот где таится подвох.
Позвольте мне привести один наглядный - и обескураживающе типичный пример. На одной многолюдной светской вечеринке меня представили ничем не примечательной немолодой особе, которая сделала мне расхожий комплимент по поводу моей книги. Имени ее я не расслышал и поинтересовался, не пишет ли она сама. "Нет, - отвечала она, - у меня магазин дамского платья". При первой же возможности я улизнул и, вздохнув с облегчением, вступил в беседу с кем-то еще, а потом этот кто-то еще спросил меня: "Ну и как вам понравилась княгиня де Г.?" - и назвал одно из самых прославленных имен Франции. Я обернулся, вновь взглянул на ту же маловыразительную женщину - и что же? Она вдруг показалась мне совершенно очаровательной. Хотя изменилась не больше, чем пресловутая копия Пикассо, оказавшаяся подлинником; но изменились мои критерии оценки, и собеседница явилась мне в другом контексте - и в другом свете. Так, мне показалось примечательным, что правнучка легендарных личностей владеет магазином дамского платья, а также поразила чудовищная заурядность ее речей. По иронии судьбы, в результате моих дальнейших расспросов выяснилось, что раньше княгиня была манекенщицей, а с домом де Г. она породнилась благодаря короткому случайному браку. Таким образом, она вернулась в прежний контекст - Пикассо вновь разжаловали и, выдворили на лестницу.
Однако всего лет двести тому назад мою столь быструю перемену мнения сочли бы не снобистской, а естественной: согласно тогдашней иерархии ценностей, княгине по праву отдавалось предпочтение перед человеком низкого происхождения. А необыкновенное внимание к зубам доброго принца Чарльза воспринималось бы как совершенно нормальное и трогательное проявление народной любви к своему будущему монарху. В феодальной Европе существовала поистине монолитная система общественных ценностей, согласно которой дарованные Божьей милостью происхождение, должность и положение служили общепринятым мерилом. После штурма Бастилии и принятия Декларации прав человека система ценностей подверглась изменениям - по крайней мере на бумаге. Но архетипические корни старых систем, а также их символы: благородные короли, прекрасные принцессы, хищные бароны и доблестные рыцари - не умерли и постоянно вторгаются в наше либерально-демократическое мировоззрение.