- Да что ты дергаешься, как свинья на веревке? Никто тебя в тюрьму пока не сажает.
- Во-во! Пока. А потом возьмут и посадят. И буду сидеть, как Штирлиц, и зверюшек из спичек складывать, сочиняя, что бы такое соврать.
- Ну тогда скорее не как Штирлиц, а как Леша Николаев. Он тоже в камере сидел и спичками баловался.
- А это кто такой? - удивился Дима.
- Да есть такой сериал - «Агент национальной безопасности». А в нем - небритый придурок родом из лиговской шпаны, без которого вся отечественная безопасность оказалась бы в глубокой заднице.
- Я такое не смотрю, - скривился Дима.
- Ага, я тоже. Точнее, стараюсь не смотреть. Но если уж случайно увижу две-три серии подряд, то буду пялиться до победного конца. Плеваться - и смотреть, плеваться - и смотреть. Не поверишь, даже на видик с таймером записываю, если знаю, что не успею вернуться. Затягивает.
- Что-то мы не о том заговорили...
Дима чувствовал себя полным идиотом. Еще с университетских времен он запомнил, что вегетативные реакции у человека, который врет, и у человека, который говорит правду, но сильно боится, что ему не поверят, практически одинаковы. Значит, сейчас в глазах Вальки он должен выглядеть законченным злодеем, загнанным в угол: то краснеет, то бледнеет, ручки дрожат, глазки бегают, как тараканы. Что там еще у людей бывает, когда они врут?
- Дело дохлое, - задумчиво сказал Валентин, покусывая колпачок авторучки. Пока основных вариантов два: или ты, или они. Насколько я понял, Свирин с Калинкиным выступают одним флаконом. Доказательств никаких, одни догадки. А догадками, если они не подкрепляются фактами, сам знаешь, можно подтереться.
- А что твои оперы?
- Делают ставки. Шучу. Оперы со мной согласны. А я - с ними. Рыскают пока от Финляндского до Лемболова с вашими фотографиями. Мить, ты чаю не хочешь?
- Ну слава Богу! - выдохнул Дима. - А то я все ждал, когда ты меня Дмитрием Ивановичем назовешь. Или - еще лучше - гражданином Сиверцевым. Давай чаю. Восемь ложек сахара и можно не размешивать, я сладкое не люблю.
- Это уже старо!
- Придумай поновее.
Заварив чай и меланхолично помешивая в стакане ложкой, Валентин спросил:
- Слушай, Митька, а не мог вас кто-то подставить?
- Не понял.
- Может быть, кто-то хотел, чтобы подозрение пало именно на вас. Все равно на кого, лишь бы это был один из вас троих. Убийство таково, что определить его точное время, даже точный день, невозможно. Вряд ли у всех троих нашлось бы стопроцентное алиби на целый месяц, начиная со дня исчезновения Балаева. А то и больше, чем на месяц.
- Ну вот, придет Ржевский и все опошлит. Так было славно - или я, или они. А теперь что, отрабатывать всех наших знакомых? Ну, кроме моих, я-то никому, кроме тебя, не рассказывал, что Сергей муравьев боялся. Ведь если человек такое сотворил, он должен был очень хорошо знать о нашем прошлом.
- Этим пусть молодежь занимается. А мы, старички, посидим, чайку попьем. Да подумаем.
Тут до Димы дошло, что Валька просил его срочно приехать вовсе не поэтому. Ведь он сам сказал, что Свиринско-Калинкинскую версию принял сначала как бред. А почему тогда? В ответ на четко поставленный вопрос Стоцкий с сомнением пожевал губу, словно размышляя, стоит ли это делать, а потом решился и достал из папки лист бумаги.
- На, полюбуйся. Это копия, оригинал я на экспертизу отправил, пальцы снимать. Хотя, уверен, что нет там ничего, кроме отпечатков Свирина и Калинкина.
Обычный стандартный белый лист бумаги. Для хорошего принтера или ксерокса. Да и сам текст отпечатан на лазерном принтере необычным жирным шрифтом.
« Лес - это живое существо. Он слышит, видит и помнит. Точно так же, как и высшая сила, отмеряющая каждому по делам его - его же мерой. За страх ты заплатишь страхом, за боль - болью, за смерть - смертью. Как наивны мы бываем, полагая, что другое существо боится того же, что и мы. Нет, желая отомстить, ты должен мысленно стать своей жертвой, испугаться того, чего боится он. Боится больше смерти. Ибо смерть - лишь короткий миг перехода из бытия в небытие. Страдание, неотвратимость и неизвестность - вот что страшнее смерти. Совесть, кусающая, как сотни, тысячи жадных голодных насекомых. Стань на минуту человеком, которого заживо пожирают муравьи. Представь, как крохотные лапки касаются обнаженной кожи, как впиваются маленькие, но мощные челюсти, отрывая кусочек плоти. Человек, разрушивший их дом, станет их трапезой. Человек, разрушивший чужую жизнь, отдаст свою. Но не сразу. Прежде, чем он потеряет сознание от боли и ужаса, он увидит призрак. Будет ли это явь, или плод агонизирующего рассудка? А может, совесть? Как бы то ни было, в последний миг своего существования он все вспомнит и поймет. А потом станет пищей жалких существ, вся сила которых в том, что их много...