Попал Дима в «Аргус», можно сказать, случайно. Если, конечно, не считать, что случайностей на свете не бывает. Его элементарно попросили из органов, когда он, майор уголовного розыска одного из РУВД, совершенно сознательно и демонстративно позволил скрыться преступнику. Летчик гражданской авиации выпустил шесть пуль в бандита, который, ограбив его квартиру, зарезал жену и двух дочек трех и семи лет. Грабителя задержали, но через несколько дней, хотя все улики были на лицо, по высочайшему повелению отпустили. И тогда летчик свершил правосудие сам.
Диме светил суд, но, хотя умысел в его действиях был очевиден всем и каждому, доказать это не удалось. Тогда его начали элементарно увольнять, намекнув, правда, что если он раскается — как следует раскается, то дело, возможно, удастся замять. Дима раскаиваться не желал, ни как следует, ни как-либо вообще. Он любил свою работу, но этот случай стал критической точкой, в которой количество негативных эмоций перешло в качественно новое к ней отношение. Он просто не мог больше выносить жадность и продажность своих коллег, не мог терпеть несправедливость. Конечно, он понимал, что не всегда бывает так. Чаще всего — не так. Но и того, что было «так», Диме вполне хватило.
Он подождал, пока все документы на увольнение «за дискредитацию» были оформлены, а потом зашел к кадровику и ткнул его носом в свое личное дело, из которого следовало, что Дмитрий Иванович Сиверцев с учетом льготных (были в его карьере такие адреналиновые периоды, когда год засчитывался за полтора, а то и за три) уже полгода как может удалиться на пенсию. Кадровик схлопотал взыскание, а Диму, к великому разочарованию начальства, вместо позорного изгнания проводили на заслуженный отдых.
Однако через три месяца, когда все положенные при выходе в отставку выплаты были проедены, а ореол героя-мученика несколько потускнел, Дима призадумался. Прожить на мизерную пенсию представлялось нереальным, а послов, предложивших бы ему пост главы какой-нибудь службы безопасности, что-то не наблюдалось. Оставшихся не у дел ментов, фээсбэшников и прочих силовиков в Питере было гораздо больше, чем синекур, к тому же в определенных кругах стало известно о его нелояльности.
Скоро дела стали совсем плохи, и Дима стал всерьез задумываться, а не занять ли где денег и получить лицензию на право заняться частной детективной деятельностью. Он видел себя эдаким Арчи Гудвином. Вот тогда-то ему и позвонил бывший сокурсник Вадик Соловьев по прозвищу Птица.
Они не сталкивались с самого выпуска, и Дима был изрядно удивлен, увидев вместо тощего пронырливого паренька солидного лысого дядьку в роскошном костюме, вылезающего из «вольво» цвета зеленой навозной мухи. Птица сразу взял быка за рога и предложил Диме пост генерального директора своего нового предприятия — детективного агентства, специализирующегося на слежке за неверными супругами. К посту прилагался процент от прибыли и служебная «волга», правда, без шофера.
Дима колебался. Это было уж как-то слишком вовремя. Он элементарно не мог понять, зачем Птице понадобилось детективное агентство. Для прибыли заводят совсем другие игрушки. Для охраны и прочих бандитских гешефтов — тоже. Но он также знал, к счастью, не по своему опыту, что проявлять любопытство насчет бизнеса даже близких друзей, не говоря уже о просто знакомых, может быть опасно для здоровья.
Птица отверг все возможные возражения и сомнения. В качестве зицпредседателя предполагался коммерческий директор. На Диму возлагались обязанности главного специалиста-координатора, кадровика и технического директора. Однако по глобальным вопросам предлагалось все же советоваться с большим боссом Птицей, который поклялся, что не собирается втягивать его ни во что скользкое. «Мне нужен человек, которому можно доверять и в личном плане, и в профессиональном. Который, к тому же, не будет задавать лишних вопросов», — сказал он.
И дела пошли. Был ли Дима таким хорошим организатором, или все дело было в актуальности услуг, но клиент повалил валом, оставляя в кассе немалые денежки.
Итак, в пределах своей миссии Дима мог все, но в данный момент не хотел ничего. Ему было элементарно лень даже подняться из-за стола и доползти до кресла или диванчика. А объяснялось все просто: он очень плохо переносил жару, тем более жару питерскую, не очень жаркую, но влажную и душную. Вообще он был «кофейным наркоманом» и не мог сносно существовать без ведерной чашки животворного напитка с утра и еще нескольких в течение дня. Но в жару кофе рыл подкоп под сердце, и приходилось переходить на крепкий холодный чай.