Если мы действительно любим свою страну, если мы воистину любим справедливость и милосердие, если мы полны горячего желания сделать этот народ лучше для тех, кто идет по нашим стопам, мы по крайней мере должны отречься от ненависти, которая снедает людей, – продолжал Уоррен. – Смеем ли мы надеяться, что мученическая смерть нашего возлюбленного президента сможет смягчить сердца тех, кто сам не пойдет на убийство, но без колебаний распространяет отраву, которая распаляет мысли об убийстве в других?14
Уоррен гордился своей речью и опубликовал ее полностью в своих мемуарах, однако его безудержный панегирик Кеннеди некоторым его слушателям показался неподобающим для председателя Верховного суда, который по должности обязан был быть выше своих пристрастий. Стал бы он сочинять такой панегирик в честь Эйзенхауэра? Скорее всего, нет.
Роберт Кеннеди позднее говорил друзьям, что тон высказываний Уоррена ему не понравился. «Я подумал, что говорить о ненависти было неуместно». Кое-кто в Вашингтоне был еще больше оскорблен речью Уоррена. Конгрессменами, открыто критиковавшими Кеннеди, в частности южанами-сегрегационистами, выступавшими против его законодательных инициатив по вопросам о гражданских правах, слова председателя Верховного суда, порицавшего «ненависть и злую волю», были немедленно восприняты как прямая угроза. Когда же выяснилось, что Ли Харви Освальд был продуктом политических сил, которые не имели к ним ни малейшего отношения, ярости их не было предела. Если верить самым первым новостным репортажам, Освальд был марксистом, некогда попытавшимся перебраться в Советский Союз и откровенно восхищавшимся Фиделем Кастро.
Сенатор Ричард Рассел, демократ от штата Джорджия, который был председателем Комитета по делам вооруженных сил и многими воспринимался как влиятельный человек в Сенате, говорил своим коллегам, что кипел от ярости, слушая речь Уоррена15. Рассел, вероятно, самый блестящий законодатель-тактик своего поколения, был стойким сегрегационистом. Он постоянно делал пометки на листках отрывного блокнота, который носил в кармане пиджака; его секретарь позже собрал все эти заметки. На одном из листков он написал про надгробную речь Уоррена: «Уоррен огульно винит Юг».
Рассел свирепел только от одного упоминания имени Уоррена. Так было с 1954 года, после дела «Браун против Совета по образованию», которое Рассел рассматривал как начало кампании Верховного суда, нацеленной на подрыв того, что он называл «южным образом жизни». К погибшему президенту Рассел испытывал совершенно другие чувства. Невзирая на разногласия в отношении гражданских прав он всегда любил Кеннеди. По воспоминаниям репортеров, в день убийства Рассел был в вестибюле здания Сената: склонившись над телетайпами, печатавшими сообщения Associated Press и United Press International, Рассел громко зачитывал бюллетени из Далласа своим коллегам, и по щекам у него лились слезы.
Если что и могло быть в тот день утешительным для 66-летнего Рассела, так это то, что он хорошо знал и любил человека, который теперь должен был занять место в Овальном кабинете. Линдон Джонсон был его ближайшим другом, новый президент был самым преданным протеже Рассела все то время, что они вместе работали в Сенате. Джонсон называл Рассела «великим учителем» и относился к нему как к любимому дядюшке. Этому политику из Джорджии он был обязан своими успехами в Конгрессе и в роли лидера большинства в Сенате, иногда вместе с Расселом он выступал против законопроектов о гражданских правах.
Однако вскоре Расселу пришлось горько разочароваться в своем бывшем протеже. Став президентом, Джонсон первым делом заставил своего старого коллегу по работе в Сенате – в сущности, прибегнув к шантажу – работать с человеком, которого тот совершенно открыто презирал более чем кто бы то ни было в Вашингтоне, – с Эрлом Уорреном16.
Дом генерального прокурора Роберта Кеннеди
Маклейн, Виргиния
22 ноября 1963 года, пятница
Роберту Кеннеди было всего 38 лет, но он успел нажить немало влиятельных врагов. По превратности судьбы об убийстве своего брата он узнал от одного из них – от Эдгара Гувера, директора ФБР17.
Через секунды после получения сообщения от регионального отделения ФБР в Далласе о выстрелах на Дили-Плаза Гувер снял телефонную трубку в своем кабинете, и его соединили с Хикори-Хилл, поместьем Кеннеди в штате Виргиния в предместье Вашингтона, построенным во времена Гражданской войны на площади в 2,4 гектара. К телефону подошла Этель Кеннеди, жена генерального прокурора18. Ее муж и его гость Роберт Моргентау закусывали на патио сэндвичами с тунцом. Ноябрьский день выдался на удивление жарким – таким жарким, что генеральный прокурор даже искупался в бассейне, пока Моргентау разговаривал с Этель. Говорили они о войне, объявленной Кеннеди организованной преступности.