Три недели живёт у них Анчар. За это время его ни разу не взяли на поводок. Не привязали в прихожей. Не засунули в тесный багажник. Он может гулять во дворе сколько захочет. И хромать он уже не хромает: папа вылечил его раненую лапу. Почему же, почему Анчар не считает ни папу, ни маму, ни Владика своими хозяевами? Почему не бросается им навстречу, не виляет хвостом-обрубком? Даже на имя своё не откликается. Владик может хоть целый час звать его: "Анчар, Анчар!", приглашая к реке или во двор, - пёс даже не пошелохнётся. Он ест, когда проголодается, и выходит во двор, когда ему очень нужно: встаёт с подстилки и понуро ждёт у дверей. В комнаты он и не заглядывает, хотя двери распахнуты и днём, и ночью. Он лежит в прихожей, в таком же углу, как и у Ивана Саввича, и смотрит на дверь. Так он лежал и в то утро, когда Владик обнаружил его - окровавленного и измученного - на лестничной площадке. Владик тогда ринулся к нему с воплем: "Анчар!" - и ждал, что пёс тоже бросится к нему, Владику, единственному человеку, который не забыл о нём, не бросил в беде. Но Анчар равнодушно скользнул по Владику взглядом и отвернулся. А когда Владик, ухватив пса за ошейник, попробовал отвести его к себе домой, Анчар приподнял верхнюю губу, показал белые клыки и тихо, но грозно зарычал.
Он лежал на лестничной площадке целый день. И целый день около него крутился Владик. Сначала он принёс Анчару попить, и пёс вылакал всю воду, так что пришлось снова наполнить миску. Потом Владик принёс большую сахарную кость из бульона, но Анчар на неё даже не посмотрел. Тогда Владик решил, что пёс не желает есть с полу, вылил из миски воду и положил туда кость, но и тогда Анчар не стал есть. Он пристально смотрел на входную дверь и ставил торчком уши, как только раздавались чьи-то шаги. Потом уши опускались: ведь ни Иван Саввич, ни его жена не могли уже войти в эту дверь, а Анчар ждал только их. Один раз он встал и с трудом вышел во двор, и тогда Владик заметил, что его правая передняя лапа кровоточит. Пришлось пойти на крайнюю меру - позвонить папе в больницу. И папа не рассердился, а очень скоро пришёл и осмотрел раненую лапу - на него Анчар не рычал, а только шумно вздыхал от боли. Потом папа вызвал из больницы медсестру Ларису, и они тут же, на лестничной площадке, наложили на лапу шов. Анчар всё это стерпел, но идти к Владику домой отказался. Владик сумел только подсунуть ему под бок старое ватное одеяло. Папа велел выбросить кость из миски, налить туда свежей воды и оставить пса в покое.
Ночью Владик несколько раз вставал, подходил на цыпочках к двери и смотрел в замочную скважину. Анчар лежал, положив голову на забинтованную переднюю лапу, и в открытых глазах его стыла тоска. И только на следующий вечер Анчар вдруг встал и поплёлся в прихожую Владикиной квартиры, как будто знал, что отзвучали уже траурные мелодии и речи, и над его хозяевами воздвигнут рыжий бугорок, заставленный венками с алыми лентами.
Так и живёт теперь у них в квартире совершенно чужой пёс, и даже белый кудлатый Пуська - шестимесячный щенок, принадлежащий третьекласснице Верке, такой ещё глупый, что его даже нельзя взять на поводок, потому что он валится на спину, визжит и лапами пытается содрать с себя ошейник, - даже этот крохотный Пуська доставляет своей хозяйке куда больше радости, чем Владику его красавец Анчар. Когда Верка прибегает с речки или с базара, весь двор видит, как радуется Пуська: он ползает на брюхе, крутится волчком и всё норовит подпрыгнуть и лизнуть Верку в нос или в глаз. А если кто-нибудь в шутку замахивается на Верку, Пуська бросается и лает на обидчика, защищая свою драгоценную хозяйку. А вот когда Владик прибежал во двор в компании мальчишек, увидел Анчара, которого мама выпускает в любое время, потому что он никуда не уходит со двора, и крикнул в тайной надежде: "Анчар, ко мне!", пёс даже ухом не повёл.
Владик вздыхает, переворачивает подушку, кровать под ним жалобно скрипит и на этот скрип немедленно появляется папа: стоит в дверях, близоруко щурится и вглядывается в темноту. Владик рывком садится на постели.
- Папа, - говорит он, - почему Анчар не наш? Не то, чтобы не наш, а какой-то чужой... Ну, ты понимаешь...
Папа всегда понимает Владика. Может, это потому, что они долго жили вдвоём - папа и Владик: папа не отдал его ни в круглосуточный детский сад, ни в школу-интернат. Он сам варил обед, стирал по ночам трусы и носки, а Владик вытирал пыль и, став на скамеечку, мыл посуду, а потом научился подметать... Так они помогали друг другу, и если папу вызывали ночью на работу, Владик не плакал, а просто оставался один: он знал, что так нужно. Но и папа всё понимал. В то утро, когда, найдя Анчара на лестничной площадке, Владик зашёл домой, в прихожей немедленно появился папа. Он изумлённо посмотрел на своего сына, откуда-то возвращавшегося в такую рань, и сказал одно только слово: "Ну?" Выслушав всё по порядку, он не стал браниться, а вздохнул и сказал:
- Значит, сам пошёл - без меня... Не по-товарищески. И глупо: сорок километров всё-таки, соображать надо.
Папа притворяет за собой дверь и садится к Владику на постель.
- Видишь ли, - задумчиво говорит он, - вот ты считаешь, что Анчару жилось неважно. Но он, наверно, так не думает. Ты слыхал такое выражение - "собачья преданность"? Собака ведь любит человека не за то, что он кормит её и поит. Хозяина она любит за то, что он - её хозяин. Только очень жестокий человек может вызвать у своего пса отвращение и ненависть. А Иван Саввич не был жестоким. Ты представь себе: вдруг тебя кто-то забрал бы из дому и поселил... в роскошном дворце. У тебя были бы там книжки, конфеты, с тобой играли бы весёлые мальчишки, у тебя был бы автомобиль, катер, ну, я не знаю, что ещё... Но ведь ты всё равно хотел бы домой, правда? Так вот, у собак это чувство развито очень сильно. Я вначале боялся, что Анчар пропадёт от горя. Погоди, может, он и поверит, что ты - его настоящий хозяин.