История с девочкой заканчивалась так же благополучно, как и с мальчиком, — таких историй папа знал множество. Однажды, когда он стал рассказывать о двух первоклассниках, которые подрались на переменке и свалились с лестницы, Владик сказал:
— Папа, расскажи мне такую сказку, чтобы все были здоровы.
— Чудак, — ответил папа, — ведь в конце моих сказок все выздоравливают. Чего же тебе надо?
— А почему все выздоравливают? — спросил Владик.
— А потому, — наставительно сказал папа, — что у сказок должен быть обязательно счастливый конец.
— А несчастливого не бывает?
— Бывает, — сказал папа. — Но тогда это уже не сказка, а горе. Спи!
Мама у Владика тоже была врачом. Владик ещё помнит то время, когда мама ходила на работу. Она вставала раньше всех, готовила завтрак и пела над Владикиным ухом: «Вставай-проснись, не стыдно ль спать, забудь свой сладкий сон и грёзы». Она всё делала бегом — вытирала пыль, мчалась в магазин за покупками и прыгала вместе с Владиком через две ступеньки, когда отводила его в детский сад. А потом случилась беда или, как говорила сама мама, дурацкая история: возвращаясь с работы, мама прыгнула в переполненный трамвай, не удержалась на подножке и упала. И очень ушиблась — это называется сотрясением мозга. С тех пор мама не работает. Она долго лежала в больнице, потом была в разных санаториях, и снова в больнице. Папа сам теперь готовил завтрак по утрам и отводил Владика в школу. В общем, это было очень плохое время — без мамы. А год тому назад она вернулась домой насовсем. Ей стало лучше, только пока нельзя было работать, да ещё врачи не рекомендовали ей жить в большом шумном городе. Тогда и было решено переехать в небольшой зелёный городок, где мама скорее окрепнет и всё будет опять хорошо.
— Вот увидишь, все будет очень хорошо, — говорил папа и гладил маму по голове, как маленькую. — И работа у меня будет ничуть не хуже, чем в институте. А Владьке там — настоящее раздолье! Смотри, какой он зелёный и худющий — кожа да кости. А там молочко парное, яички свеженькие, овощи прямо с грядки… Ну, перестань плакать, как тебе не стыдно! Владик, скажи маме…
Так вот они и очутились в этом маленьком городке на первом этаже длинного трёхэтажного дома, стоявшего над обрывом. Внизу текла тихая зелёная речушка, а лягушки на её берегах устраивали оглушительные концерты. На другом берегу реки раскинулись беленькие низенькие корпуса больницы, окружённые старым фруктовым садом. Каждое утро папа не спеша шёл в эту больницу, а Владик, тоже не спеша, в школу — всего один квартал по мощённой булыжником зелёной улице: между камней пробивалась трава, от дерева к дереву прогуливались дворняжки, и новенькое четырёхэтажное здание школы казалось гигантом рядом с домиками, утонувшими в зарослях сирени и бузины.
Сказать по правде, Владику тут нравилось куда больше, чем в большом городе. Там его не пускали гулять одного, папе всегда было некогда, а Владик чаще всего сидел дома. А тут ему разрешили ходить самому и в школу, и в магазин, и даже в кино. Там купанье в реке было несбыточной мечтой, потому что пляж находился «у чёрта на куличках». А тут под самым домом текла речонка, и мальчишки во дворе сообщили Владику, что пусть только потеплеет — купаться можно сколько угодно, дно не очень вязкое и глубина всего «по горлышко». И, наконец, оказалось, что на одной с ними лестничной площадке живёт большой прекрасный пёс редкостной породы — доберман-пинчер.
Владик, разумеется, мечтал о собаке. Но с тех пор, как заболела мама, разговоры об этом прекратились. И вот выяснилось, что на их лестничной площадке живёт собака. Может быть, «пузатик» не такой уж плохой и позволит Владику подружиться с Анчаром? В самом деле, ну зачем такому солидному и даже пожилому человеку самому водить собаку гулять? Это вполне может делать Владик. Тогда он возьмёт Анчара и побежит с ним вниз, к реке: там нет машин, и собака сможет побегать без поводка и даже искупаться, если тепло. И можно будет устроить с ребятами игру «в заставу»… В общем, о дружбе с Анчаром Владик мечтал упоённо. Но как подступиться к важному «пузатику» — его звали Иван Саввич — Владик не знал.
Об Иване Саввиче во дворе дома, где жил Владик, было особое мнение, и даже не одно, а два. Женщины говорили об Иване Саввиче в общем одобрительно. Не пьёт, не курит, не ругается. Когда мальчишки разбили его окно мячом, он не стал гоняться за ними, а пошёл к их отцам и подробно разъяснил, что они по закону должны вставить ему стекло, и дело, конечно, не в стекле, которое он может вставить и сам, а в принципе. А когда один отец от этих разговоров почему-то озверел и схватился за ремень, чтобы выпороть сына, Иван Саввич так же спокойно разъяснил, что порка — это не метод воспитания, во всяком случае, не наш, не советский метод… И нечего мужикам его ругать: он даже мусор выносит сам, и сам покупает продукты на базаре, хоть и работает главным инженером «Сельхозтехники». И ему, уж будьте покойны, не всучат привялые овощи и не сдерут с него лишнюю копейку. Нет, что там говорить, человек он правильный, и жене его, безусловно, повезло…
Так говорили женщины, покачивая головами и поджимая губы. И всё это было чистой правдой — и про вежливость, и про мусор. Но мужчины этих достоинств Владикиного соседа почему-то не признавали и называли его коротко и презрительно — «зануда». Владик разделял это мнение полностью. Только занудливый человек мог держать такого прекрасного пса, как Анчар, в прихожей на привязи. И выводить на поводке. И запихивать в багажник «Волги» по воскресным дням, отправляясь на речку или в лес. И он ни разу не дал своему новому соседу подержать поводок.
…В воскресенье утром Владик выскочил во двор и увидел готовую к отъезду шоколадную «Волгу». День обещал быть погожим, и даже «пузатик» в парусиновых брюках и голубой трикотажной тенниске выглядел не таким надутым, как обычно. Он благосклонно улыбнулся в ответ на Владикино «Здрасьте, Иван Саввич», сказал: «Привет соседу», — и «Волга», плавно взяв с места, выкатилась со двора. А в полдень эту самую шоколадную «Волгу», всегда такую блестящую и холёную, втащил во двор огромный самоходный кран. Её крыша была смята в гармошку, левый бок разодран, фары выбиты, крышка багажника оторвана… А на сиденьях, обтянутых новыми парусиновыми чехлами, запеклись пятна крови. Задремал ли Иван Саввич за рулём, убаюканный ровной дорогой, заговорился ли с супругой — никто и никогда не узнает об этом. Известно лишь одно: у самого поворота с шоссе на лесную дорогу «Волга» налетела на этот самый кран.
…О чёрном доберман-пинчере Анчаре в этот страшный день не вспомнил никто. Кроме Владика. Когда молодой перепуганный водитель крана стал рассказывать сбежавшимся соседям, как эта машина врезалась в кран у поворота, как он выскочил из кабины и бросился на помощь, и остановил проезжавший мимо автобус, и они все разом перевернули машину и увидели двух залитых кровью людей, как погрузили несчастных в автобус и повезли в больницу, а он доставил машину сюда, потому что все в городе знают, кому принадлежит эта «Волга», — Владик всё время неотступно думал: где же Анчар? Спросить у водителя он не решался — парень был как помешанный: он снова и снова объяснял всем, что не виноват, что «Волга» сама налетела на кран, а потом садился на ступеньку кабины и бормотал: «Хоть бы живы были, хоть бы живы…» Потом во двор прибежали пассажиры того автобуса, который отвёз пострадавших в больницу, — две женщины и старичок. Но и у них спросить про собаку было как-то неудобно: женщины плакали и причитали, а старичок рассказывал, что доктор — это, значит, Владикин папа, который и в воскресенье, конечно же, был в больнице, — только глянул на Ивана Саввича и его жену, охнул, крикнул: «В операционную!» — и тут же захлопнул двери приёмного покоя.