Тяжело вздохнув и сделав невероятное усилие, чтобы пошевелить губами, которые крепко сомкнули его пересохший рот, Федот стал пытаться проглотить слюну, отчего губы разомкнулись и это дало ему немного сил, чтоб тихо спросить: "Братко, ты жив?". А братко молчал, что еще больше усугубило состояние хозяина. Тогда Федот сполз с лавки на колени и ползком, перебирая "ватными" руками приблизился к погребу. Заглянув в глубь, он почувствовал, как у него закружилась голова и, как не старался, ничего не мог разглядеть, так как там было сыро и темно. И вот вдруг, в тишине, послышался стон.
- Никита, ты жив? - обрадовался Федот.
- Жив, Жив, - зло ответил Никита.
- Так выходи... Ты зачем сам-то за мешком нырнул?
- Куда виходи: жуб вривяжан, мешок тяжелый... Как я отсюда вийду? Нитка-то суровая, не ражорвешь... Послушал дурака, чуть головы не лишился, пролиц тебя расшиби.
- Ты только браток не волнуйся... Я щас за Дуняшей сбегаю... Ты полежи немного, отдохни, а я уж постараюсь тебя спасти.
-Старатель хренов, чуть жизни не лишил,- тихо послышался голос из подпола.
-Ты чо-то сказал?
-Выйду, тогда все обскажу, чо ты мне присоветовал.
-Ладно, ты энто... Не серчай... Я щас... За подмогой.
Федот дополз до стенки, кое-как встал, взял свою палочку и медленно зашаркал ногами к дому брата, благо, что тот жил через дорогу.
На улице стояла жара, была середина июля. Недели три, как уже не было дождя. В воздухе плыли тонкие ароматы цветущих растений. Особенно этот запах чувствовался утром и вечером, опьяняя всех городских, которые на лето приезжали на свои дачи. Сады уже отцвели, но деревья были усыпаны завязью, которые явно требовали влаги. Вся пестрота зелени охватывалась яркими отблесками солнечных лучей. Сверкало все: чистое, безоблачное небо; вода в бочках, для полива огородов, крыши, покрытые оцинковочным железом; казалось, что сам воздух и тот сверкал. Жалобно лепетало ржаное поле, которое соседствовало с домом бывшего председателя, сладострастно млеющее в раскаленном воздухе, а золотистые волны бегали и струились по нему горячими бликами...
Летний зной вызывал у Федота отдышку. Он, еле дыша, немного шатаясь, как после похмелья, дошел до двора Никиты и стал кликать Дуняшу. Но она не отзывалась, потому что пасла свою Ласточку вместе с Марфой.
- Лихоманка тебя забери! - подумал Федот. - Окаянная, где ты шляешься...? Куда мне тепереча в таком состоянии и с больной спиной идти? Умру я здесь, а Никита в подполе, вот и будет вам, дорогие наши бабы, благая весть.
И он мысленно представил, как их вдвоем в сосновых гробах, которые давно были заготовлены на чердаках, ждут их, теперь уже совсем недолгого часа своих хозяев. И поставят родимых посреди комнаты и опосля трехдневного отпевания, похоронят двух брательников всем поселком. Марфа и Дуня, конечно, будут причитать над их головами, а все дети и внуки со скорбными лицами успокаивать своих мам и бабушек. И ни одно следствие не сможет оправдать действия Федота, да и сам он не сможет доказать, что из соображения помочь любимому брату, совершил тягчайшее преступление закона, перед которым теперь придется отвечать там, а там закон посуровее будет, ведь убийство, это тягчайший грех.
И так Федоту стало жалко самого себя и брата, что ноги сами понесли его по деревне.
Глава 5.
-Врешь не возьмешь... Не на того напала, дура с косой! Меня трудно уложить!- сосредоточенно шептал он.- Тем самым успокаивая себя, что даже не заметил посреди дороги стоявшую женщину.
А это была одинокая Анчутка - пьянчужка, а в народе Анна Григорьевна Гоголь. Смуглая, не очень опрятная, всегда навеселе (несмотря, что ей было далеко за шестьдесят). И не обращая внимания на солидные года, редко кто кликал ее Анной. А к прозвищу она давно привыкла и не на кого зла не держала, но была очень задиристая, всем советы давала и очень любила обсуждать международную обстановку, по причине в большом количестве прочитанных газет и журналов, только никто этой брехни не воспринимал всерьез, так как у всех голова была занята своими проблемами.
Хозяйства у ней своего, кроме кур, не было, так как всю жизнь прожила одна в маленьком доме, работая на нелегких для женского пола работах.
Все ее богатство включало в себя - ветхий маленький домик, состоящий из одной комнаты, где стояла кровать, стол, маленький буфет и вся прокоптившая печь, которую на деревне называли голландкой и огородик, в котором кроме картошки и трех грядок с зеленью, больше ничего и не росло. Так что одинокость, плюс пенсионный возраст, предоставляли Анчутке неограниченное время для безделья.