Запах мускуса легкий едва уловим,
Вся она — точно ветка под ветром хмельным;
Словно кокон — плывущая линия стана,
Бедра — будто холмы на равнине песчаной.
О хулитель, над сердцем моим не злословь!
Друг, уйми свой укор, не брани за любовь.
Лишь рыданьями только могу отвечать я
На упреки друзей и на вражьи проклятья.
Точно в плащ, я в печаль завернулся свою.
Пью любовь по утрам, слезы вечером пью.
* * *
Перевод З. Миркиной
Лишь следы на песке да шатер обветшалый —
Место жизни пустыней безжизненной стало.
Встань у ветхих шатров и в немом удивленье
Узнавай их — свои незабвенные тени.
Здесь со щек твоих мог собирать я когда-то,
Как с душистых лужаек, весны ароматы.
Просверкав, ты ушла, как в засушье зарница,
Не даруя дождя, не давая напиться.
«Да, — был вздох мне в ответ, — здесь под ивою гибкой
Ты ловил стрелы молний — сверканье улыбки,
А теперь на пустых обезлюдевших склонах
Жгут, как молнии, гребни камней раскаленных.
В чем вина этих мест? Только время виною
В том, что стало с шатрами, с тобою и мною».
И тогда я смирился и стихнул, прощая
Боль мою омертвелому этому краю.
И спросил, увидав, что лежат ее земли
Там, где ветры скрестились, просторы объемля:
«О поведай, что ветры тебе рассказали?»
«Там, — сказала она, — где пустынные дали,
Средь бесплодных равнин на песчаниках диких
Есть шатры нестареющих дев солнцеликих».
* * *
Перевод З. Миркиной
О светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно!
Они мне сияли в пути у Каабы священной.
Паломник, бредущий за их ускользающей тенью,
Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье.
Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя.
Я путь освещаю горящими их именами.
А если бреду в караване их, черною ночью
Полдневное солнце я на´ небе вижу воочью.
Одну из небесных подруг мои песни воспели —
О блеск ослепительный, стройность и гибкость газели!
Ничто на земле состязанья не выдержит с нею —
Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея.
Во лбу ее — солнце, ночь дремлет в косе ее длинной.
О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый!
Я с ней — и в ночи мне сияет светило дневное,
А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.
* * *
Перевод А. Эппеля
Когда воркует горлинка, не плакать я не в силах,
Когда воркует горлинка, я в горестях унылых;
И слезы катятся, и я горючих слез не прячу.
Когда воркует горлинка, я с нею вместе плачу.
Осиротела горлинка — запричитала тонко;
И мать бывает сиротой, похоронив ребенка!
А я на горестной земле за всех сирот печальник.
Хоть бессловесна горлинка — я вовсе не молчальник.
Во мне неутолима страсть к той горестной округе,
Где бьют ключи и горячи в ночи глаза подруги,
Чей взгляд, метнувшись, наповал влюбленного уложит,
Чей взгляд — булат и, как кинжал, вонзиться в сердце может.
Я слезы горькие копил, я знал — настанет жажда,
Я в тайнике любовь хранил, боясь охулки каждой.
Но ворон трижды прокричал, и суждена разлука;
Расстались мы, и мир узнал, его терзает мука…
Они умчались, в ночь скача, верблюдов погоняли,
И те, поклажу волоча, кричали и стенали.
А я поводьев не рванул, почуяв горечь скачки,
А я верблюда повернул, дышавшего в горячке,
Когда любовью ранен ты, тебя убьет разлука.
Но если встреча суждена — легка любая мука!
Запомни, порицатель мой: доднесь, вовек и ныне
Она одна любима мной — и здесь и на чужбине!!
* * *
Перевод А. Эппеля