Пред тобою я склонился, покорен,
Раб желанья, и томленья, и тоски,
Жемчуг уст твоих блестит, незамутнен,
Губы алы, словно мака лепестки.
Но глаза твои, где жемчуг отражен,
Для влюбленного как звезды далеки.
Черный локон, как невольник, огради
Лик любимой, что подобен серебру,
Шеи мраморность, и трепетность груди,
И улыбки опьяняющей игру.
Ты грехов моих начало и конец,
Не казни меня, обычай твой жесток!
Увидав тебя, склонило свой венец
Солнце утра, озарившее восток.
Мчится слез поток, любви моей гонец,
К щечке, нежной, как весенний ветерок.
Где от взора расцветают, погляди,
Розы, кланяясь небесному шатру, —
Ты садовника шипами награди…
Нет, не я, увы, те розы соберу.
О пощаде я взываю, побежден,
Не покинь меня и сжалься поскорей;
Уж иссяк источник жизни, будто он —
След на камне, что оставил муравей,
Но не жалуюсь я, страстью опален,
Благодарен и жестокости твоей.
Суд неправедный любимой — справедлив,
А любовь подобна вечному тавру,
Уходи, хулитель черный, уходи,
Уползай как скорпион в свою нору.
Пламя страсти изливается в слезах.
Но не гасит влага слез сердечный жар;
Мир с прохладою разлит в ее щеках,
А во мне — страстей бушующих пожар.
Пред тобой, газель, испытываю страх —
Ведь закон любви, как древо жизни, стар.
Ты идешь — и взоры мчатся позади,
Окружив тебя, как князя на пиру.
Если скажут мне — в раю блаженства жди,
Я взамен с тобой свиданье изберу.
* * *
Перевод А. Кондратьева
Кто тот грабитель, что увел
сон от моих усталых глаз?
Кто так меня околдовал,
что даже разум мой угас?
В прекраснейший из всех шатров
я был любовью приглашен,
И не желали спать глаза,
и в гневе их покинул сон.
«О горе!» — громко крикнул я.
Ах, онеметь бы в этот миг!
Не пощадит меня любовь,
в ночи услышав горький крик.
Но не хочу я мстить любви —
и в крике только боль и стыд;
Она ж забудет про меня
и тем легко мне отомстит.
Ни слова не скажу — когда
и кровь мою решит пролить,
И лишь прощенья попрошу,
что нелегко меня убить.
Ведь из живой воды Аллах
в счастливый час создал тебя,
И силу той живой воды
ты отдавала мне, любя!
Впитала скорбь моя душа,
как будто это дивный мед.
Теперь отчаянье в душе
навек гнездо себе совьет.
Вы говорите: «Ты всегда
внимал заботливым словам.
Но как же сбился ты с пути?!»
Пусть взор ее ответит вам.
Как утром льется сильный дождь,
скрывая солнце пеленой,
Так слезы льют из глаз моих.
Ее уход — тому виной.
Но облик солнечной любви
я вижу в зеркале души:
И тщетно говорю себе:
«Огонь сердечный потуши!»
«Надолго ль хватит сил твоих?» —
я у терпения спросил.
«Источник высох, — был ответ, —
и не осталось больше сил».
Страсть, одолевшая меня,
опять в ночи чинит разбой,
И опечален небосвод
моею горькою судьбой.
О, много, много скорбных слов,
стеная, бросил я во тьму!
И звезды промолчат о том,
как тяжко сердцу моему.
Большие сердолики слез
я отнял у тебя, печаль.
Серебряные бусы звезд
восходу расплавлять не жаль.
Ты исцелишь ли те глаза,
чьи слезы сумрак поглотил?
Припомнишь ли хотя бы стон
того, кто так тебя любил?!
Он видит светлый образ твой
в прозрачных струях родника.
Увы! Не выпить из него
ему ни одного глотка!
* * *
Перевод А. Голембы
Я покорился тебе, я отныне
послушен веленьям твоим, —
Можно ль смолчать о блаженном,
о том, кто страстью палим?
Тайна раскрылась, и тотчас
рухнули страсти шатры:
Можно ли скрыть костер,
что горит на вершине горы?
«Ты — ее раб!» — повсюду
злые твердят языки.
Соперник уверился в этом.
Умолкли клеветники.
Что ж — это чистая правда.
Истина, а не ложь.
Молчат мои доброхоты,
глухое затишье сплошь.
Да, я тебе поклоняюсь,
люблю тебя, как приваду, —
Вот так поклонялись язычники
холодному идолу — Вадду.[60]
Мое целомудрие сломлено,
охрипли любви слова
Пред милой, подобной идолу,
прозванному Сува![61]
Послал я слова своей нежности
гонцам любви и печали,
Но ты их презреньем встретила,
и вот они отзвучали.
Погибель, а не спасенье
несли мне слова другие, —
Порою кораблик губят
его паруса тугие!
Бессонница горько рыдает.
Как я одиноко живу!
Продам ли я ночь сновидений,
чтоб видеть тебя наяву?
Любовь не вмещается в сердце,
как в строках — талант поэта, —
Твержу я тебе напрасно
о том, чем сердце согрето!
Боюсь, ты не вынесешь жалоб
на тягостный мой недуг, —
Быть может, своими речами
я твой оскорбляю слух?
Но как воссоздать на бумаге
ту страсть, что жарче огня?
Страшусь, что калам тростниковый
сгорит в руке у меня!