Сам Рыбкин тоже был далеко не мраморный Аполлон, поэтому он возненавидел и собственное тело. У него появился своеобразный комплекс неполноценности. Это углубило психологическую травму и вызвало интересный синдром замещения. Женщины перестали его удовлетворять. Ему было хорошо с собой и своими фантазиями, когда он изучал бесконечно соблазнительные тела по журналам и порнофильмам.
В общем, болезнь приобрела хронический характер. Рыбкин ни о чем не переживал. Он считал это легким, незаметным для окружающих и безобидным отклонением от нормы, которое никак не отразилось на его профессиональных качествах. В больнице он был на хорошем счету. Начальство отзывалось о нем как о добросовестном, физически сильном, душевно устойчивом и морально здоровом работнике, что позволило ему со временем заключить новый контракт и получить доступ в седьмое отделение.
Он попал в эту секретную тюрягу для психов, откуда они отправлялись в последний путь (иногда довольно мучительный), когда уже обозначился конец процветанию. Рыбкин пользовался благами, вкушал от спецкормушки, но совсем недолго. Потом наступила эпоха разоружения, разразился экономический кризис, за ним последовала глубочайшая депрессия. Все военные программы были свернуты; уникальное оборудование законсервировано или распродано с аукционов; снабжение и финансовые вливания прекратились. Численность персонала седьмого отделения уменьшилась на две трети. «Клиентура» также понесла невосполнимые потери – особенно после отмены в стране смертной казни. В результате из сорока «перманентных» в отделении осталось всего шестеро. Среди них – знаменитая в узких кругах «морская свинка».
Сокращение младшего медицинского персонала означало расширение обязанностей дежурного санитара. В частности, теперь один раз в шесть часов ему приходилось иметь дело со «свинкой». Точнее, с продуктами ее вялой жизнедеятельности.
И Славик Рыбкин возненавидел свою работу.
* * *
Рыбкину предстояло скучнейшее двенадцатичасовое дежурство, и вряд ли развеять его депрессию могли свежие номера «Плейбоя», «Ню-альтернативы» и «ТВ-секса», лежавшие в шкафчике номер семь в мужской раздевалке.
Он приехал на несколько минут раньше и поболтал с охранниками о футболе. Они сошлись на том, что в этом году киевское «Динамо» должно взять Кубок «Тойоты». Затем Рыбкин прошел к служебному лифту и нажал не самую заметную кнопку с надписью «подвал». Спустившись на двенадцать метров вниз, он прошел через предварительный фильтр и подвергся трехступенчатой идентификации (голос, отпечатки пальцев, радужная оболочка глаза). С точки зрения Славика, это был абсолютно никчемный пережиток шпиономании, отнимавший время и электроэнергию. Зато минуло уже полгода, как уволили Юлика, служившего во внутренней охране и долгое время бывшего постоянным партнером Рыбкина по деберцу.
Лишь после того как неумолимый электронный жлоб открыл перед ним стальные двери седьмого отделения, его дежурство началось официально. Он машинально посмотрел на свои противоударные водонепроницаемые часы. Было 20.01. Колян, которого он сменил, уже переоделся и приплясывал от нетерпения:
– Давай быстрее, братан, у меня сегодня пьянка.
– По поводу?
– Можешь поздравить. Жена второго родила.
– А-а, – кисло сказал Рыбкин. – С тебя пузырек.
– Святое дело! Послезавтра свободен?
– Да. Все тихо?
– Как на кладбище. Правда, Бобо утром чуть пошумел, руки себе покусал.
«Бобо» – это была кличка добродушного толстяка из палаты номер три, похожего на Деда Мороза (одиннадцать убийств с последующим расчленением трупов. Цель – совершение магических действий. Самое смешное, что результат «магических действий» был налицо. Во всяком случае, во время следствия на Бобо пытались повесить еще двенадцать жертв, которых он, по-видимому, прикончил на расстоянии, не выходя из своего вонючего деревенского дома… В седьмом отделении не было суеверных. Тем не менее с Бобо никто никогда не ссорился всерьез.)
– Что это с ним?
– Да хер его знает! Испугался чего-то, придурок. Я его связал, потом заставил жрать фенобарбитал. Думаю, проспит до утра.