- Ы-ы-ы... - Заныл Степа. - Надо ж что-то про дядю Эдика сказать. - Язык парня заплетался, кажется, он поплыл. Шибко быстро, видно мало упражнялся в употреблении...
- Да что говорить-то... - Рассудила Люба. - туда (все поняли, что она про смерть) тыщи путей. А вот, обратно...
- Но все же скажу, - встрял я (Леша, откупорив вторую бутылку, разлил по третьей), - и не промолчу. Ты, батя (я тоже вперил взгляд в картину), для меня был непонятен. Чистилище, говоришь. Грязнилище! И уйобище. Вот.
- Сашенька, - умитворяюще промямлила Люба, - не надо так. Да, у тебя особая история. Но ты молод, красив, наконец. У тебя впереди много...
- Люб, не надо, - резко отрезал я, - никто из вас не был близок ни к Эдику, ни к кому либо иному. Да и вообще вы все тут... поодиночке, упыри, б...я. - Как вы поняли, меня тоже торкнуло.
- С-саня, ты вр-р-реш-ш-ш! - совсем уж заплетшимся языком взвизгнул Степа. - Это ты - один, как уп-пырь, а м-мы...
- Показал бы я тебе. На плоскости. Кто... вы. - Я почувствовал, что у меня сжимаются кулаки и возникло непреодолимое желание залепить Степе в его демоническую морду.
- Эй, петушки молодые. Поостыньте. Преставившегося поминаем все же. - Неулыбчивое скорбное Лешино чело - точнее, его каменное выражение - мой пыл охладило. Действительно - чего это я? Ну, развязал алкоголь язык - что распоясываться...
- Да уж... расколбасились.
- А вот ты скажи, Маслов, - исспросил Леша, - для чего мы тут все?
- Уточни вопрос. - Парировал я наконец смогши сконцентрироваться.
- Ты как бы извне попал к нам, и не по своей воле. Что ты о нас думаешь?
- Ничего. - Вполне искренне ответил я. - На самом деле вас нет, и вы - никто. И что о вас думать!
- Мент, ты непр-р-раф! - Гаркнул Степа. Но его никто не слушал, потому как парнишка окончательно уплыл.
- Как-то у вас тут все... по-достоевски. - Раздумчиво произнесла Люба.
- Это - да. - Ответил могильщик. - Все потому как развлечениев маловато.
Частенько поминки доходят до сомнительного этапа, когда кто-то восклицает: "А ведь усопший, земля ему пухом, был все же веселым человеком!" Откуда-то появилась и третья бутылка. Степа яко младенчик спал на Эдиковой кровати, его бережно, по-матерински уложила Люба.
- Эх, Саня, Саня, - причитала женщина, - а жизнь-то проходит. Да, Ляксей?
- Ну, как сказать... - Могильщик наконец улыбнулся. - Все преходяще, вечной остается лишь любовь.
- Сегодня тебя любят, завтра тебя не любят... ты и не представляешь, сколько раз мы все это проходили.
- Давай уж жить сегодняшним днем. Усекла? Пошли что ль, пройдемся...
И они ушли, оставив меня наедине с Эдиковой комнатой, в которой, возможно, все еще обитает его дух. Ну, вырубившегося и сладко сопящего Степана в счет не беру. Я допил водку из своей чашки. Потом из Степиной. Бутылку-то Леша с Любой унесли с собой. Могильщик положил змия в коробку с Эдиковыми бумагами и ноутбуком, и все это, сволочь такая, уволок, хитрюга... А мне ведь тоже любопытно, что тут дед насочинял.
На душе было легко. Вот, на плоскости только и гундят о вреде алкоголя. А как мировую литературу возьмешь - она сплошь воспеванье воздействия пьянящих паров. Сколько всего интересного творилось в нашем бренном мире подшофе! Книги... В голове у гудело, но взгляд у меня оставался цепким, мысли текли как лесной ручей. Батя, батя... Видно, это ты Степе книги выдавал, старался парня приобщить. Ну-ка, посмотрим - что за литература, окромя научной...
Ага... Платон: "Государство". Никогда не читал. Я раскрыл книжку наугад:
"...Он видел, как души после суда над ними уходили по двум расселинам - неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия: они с радостью располагались на лугу, они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли как там дела, а спустившихся с неба - о том, что там у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу - одни со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба - о блаженстве и о поразительном по своей красоте зрелище..."
Высокопарно, но красиво. Надо почитать. Я поковылял с томиком Платона в свою келию. У себя я удобно расположился, раскрыл книгу в коричневом переплете:
"...постигнет ли человека нищета, или что иное, что считается злом, все это в конце концов будет ему во благо при жизни или после смерти. Ведь боги никогда не оставят своего попечения о человеке, который стремится быть справедливым и, упражняясь в добродетели, уподобляется богу..."
Конечно же, я очень быстро задрых...
-- Свиданка
--
Резко открыв глаза, я вначале не понял, где я. Так у меня часто бывает, но просыпаюсь-то я обычно (эх, написал это "обычно" и почти ужаснулся...) в темноте. А тут - светло. Да я ведь же вчера по пьяной лавочке свет не выключил, повалился в дрему с книгою в руках. Да, вот он, этот коричневый томик - валяется у стены. Вдруг я почувствовал что-то - будто ток по спине - и обернулся. У стола сидела Аня.
Я совершенно не удивился, я ее ждал. Она стала другой: в синем платье, длинном, с рукавами, грудь закрыта по шею, белый воротничок, такие же манжеты. Отрастила волосы - они забраны в пучок. Эдакая... кисейная барышня. Смотрит на меня строго, испытующе. Я был уверен, что это не сон.
- Хорошо. - произнес я.
- Что - хорошо? - а голос не изменился - все такой же. Детский.