— А девочка? Валентина, я что-то не вижу на стене ни одной фотографии вашей дочки?!
— Да ведь моя Машенька умерла всего через неделю после рождения, — ответила Валентина. — Серёжа умер намного позже, ему тогда сорок лет было. Эх, Люба, жалею я только об одном: неправильно я его воспитывала! Он ведь так до сорока лет семью и не создал. Была у него, правда, подруга постоянная. Была. Так и не расписались. И детишек не создали. Сейчас бы, может, внуков нянчила. Нет, где там! — они бы сейчас уже взрослыми стали. Аух! А ведь красивый какой был, — посмотри, Люба! Видишь? — она кивком показала на портрет молодого человека в военной форме. — Правда же, красивый?
— Правда, — согласилась я.
— А дельный какой!.. Аух! Меня жалел — почти как мой покойный муж Александр… Что ты! — так дружно жили! Лётчиком был Серёжа, сынок-то мой. Лётчиком.
— Погиб? В одном из полётов, да? — с искренним сочувствием спросила я.
— Нет, Люба, он от воспаления лёгких умер. Как-то захворал, — мы думали, что простуда обыкновенная… А у него уже процесс в лёгких шёл. А когда хватились, поздно было. Так и умер, бедный. Аух! Поговорить бы с ним хоть разок, в глаза бы ему посмотреть… У иных дети, Люба, хуже всякого наказания, а Серёжа мой… вот видишь как… — Голос её задрожал.
Я не знала, что сказать. Сочувствие переполняло меня, но я понимала, что Валентину мне утешить нечем.
— Скажите, а Серёжа ваш крещёный был?
— Конечно, а зачем ты спрашиваешь? Разве же это важно теперь?
— По-моему, важно. Подумайте: ведь вы можете за него поминальные записки подавать. Это вроде как посылочку ему отправить, — а он там радоваться будет…
— Ты что, Люба, — и в самом деле так думаешь? Или просто утешить меня задумала? — Валентина смотрела на меня с детской надеждой.
— Нет, не придумала. Я так думаю, я так верю.
— Что ж… — задумалась Валентина. — Тогда я попробую, пожалуй. Аух… А муж мой, Александр, вскоре после этого тоже умер, — после того как Серёжа от нас ушёл. Сердце не выдержало. Не перенёс.
— Это ваш муж, Валентина, да? — Я показала на одну из фотографий.
— Да. Это он. На заводе работал. Меня очень жалел. И вот, видишь Люба, какая нелепость: у меня, такой никудышной, самое крепкое из нас всех сердце оказалось. Живу, вот видишь… Кроликов развожу, стихи пишу… Живу.
Я снова не нашлась, что ответить. На душе стало тяжело. Мы некоторое время смотрели на фотографии и молчали. А потом, вместо того чтобы сказать что-нибудь сочувственное или хотя бы разумное, я произнесла нечто несуразное:
— Валентина, вы меня простите, пожалуйста, но я у вас на кухне прозрачную коробочку с пирожными случайно заметила… Я что-то давно таких пирожных в продаже не встречала. Где вы их покупаете, если не секрет?
Да, похоже, это был вираж ещё тот! — ведь Валентина могла подумать, что её печальная история совсем не тронула меня, или что я её и вовсе не слушала, а только поддакивала из приличия, мечтая лишь о пирожных… На самом деле, это было, конечно, не так: я всем сердцем сопереживала нашей поэтессе. А пирожные эти… сама не знаю, как они мне на ум пришли?!
Валентина внимательно посмотрела на меня, а потом обняла по-матерински и сказала:
— И правда, Люба, что-то прохладно стало! Пойдём-ка мы с тобой лучше пить горячий чай с пирожными!
В результате я этими пирожными объелась, потому что Валентина неожиданно села на своего любимого конька и начала меня кормить насильно. А если учесть её артистические способности, её красноречивые умоляющие жесты — отказаться не представлялось возможным. Съев две фруктовых корзиночки, один эклер и два буше, я решительно направилась к выходу. Валентина хотела подвезти меня на машине, как и обещала, но я отказалась: было ещё не очень поздно, солнце не зашло, и метро пока не закрыли. Я поблагодарила хозяйку за хороший вечер и начала прощаться.
— Люба! — вспомнила вдруг Валентина. — Я же тебе конкурсное стихотворение так и не показала! Сейчас принесу. Дома почитаешь, а то мне уже, честно говоря, и самой некогда — кролики в вольере совсем засиделись, пора бы их на волю выпустить. Пусть ушастые порезвятся, по дому побегают.
Валентина быстро вернулась в большую комнату и вскоре принесла оттуда листок с отпечатанным стихотворением. Я аккуратно сложила его в сумочку и уже направилась к выходу, как вдруг поэтесса снова хлопнула себя по лбу:
— Я же Андерсену гостинец хотела передать. Подожди!
Она опрометью ринулась на кухню, достала из холодильника большой кусок отбитого Кириллом мяса, завернула его сразу и протянула мне.
— Мой привет Датскому коту! — объявила она.
Я уже знала, что сопротивляться бесполезно.
— Спасибо, — сказала я. — Валентина, я совсем забыла с вами о пьесе поговорить! Когда мы репетировать-то начнём?
— А когда скажешь, Люба. А репетировать, как обычно, начнём за три дня до спектакля. Вот все три дня и будем репетировать.
— Как обычно? Три дня? — изумилась я.
— Ну конечно! — тоном, не допускающим возражений, отрезала Валентина.
Я почесала в затылке и сказала:
— Ладно.
А сама подумала: «Ну их всех с их дурацкой самодеятельностью. Пусть! Три дня так три дня. Сами будем играть — сами хлопать».
И поскачем под дождём
Я благополучно добралась до кафе, где решила временно поселиться на пару с Андерсеном, — пока папа с Васей не приедут из санатория. А что? — здесь очень уютно. В Зелёной комнате есть кожаный топчан, — не тахта конечно, но поместиться вполне можно. Андерсену же очень нравится спать рядышком, на письменном столе.
Вернувшись в кафе «Романтика», я первым делом покормила Андерсена. Ему пришёлся по душе гостинец Валентины. Самой мне, разумеется, после пяти сытных пирожных есть уже не хотелось. Достала я Валентинин листочек со стихотворением, вдохнула в лёгкие побольше воздуха и начала читать:
Котик с синими глазами,
Отчего не весел ты?
Отчего ты белой лапкой
Топчешь нежные цветы?
Отчего твоё сердечко
Так невесело стучит?
Соловей на голой ветке
То же плачет и молчит.
Не грусти, мой глупый котик!
Всё пройдёт.
Придёт весна,
На ветвях набухнут почки,
Мир очнётся ото сна,
Мы с тобою купим зонтик
И поскачем под дождём!
Мы с тобой ещё сыграем
Мы с тобой ещё споём!
Ну ладно! Стихотворение вполне в духе Валентины. Честно говоря, я думала — будет намного хуже. Я взяла ручку и подчеркнула слова и выражения, которые казались мне не совсем уместными.
«Синие глаза!» — почему синие? У Андерсена они зелёные, а иногда даже жёлтые, это зависит от его настроения — или от освещения. Потом подчеркнула «белую лапку». Лапы у Андерсена бурые или коричневые, в зависимости от того, кто и как цвета воспринимает, но уж никак не белые. «Глупый котик» — выражение возмутительное и противоречащее истине! Андерсен не глупый! Выражение «Мир очнётся ото сна» — слишком патетическое и выбивается из общего стиля. Кажется, Валентина невольно это выражение из классиков позаимствовала.
«Купим зонтик и поскачем под дождём!» Я попыталась представить Валентину с зонтиком, под ручку с Андерсеном, скачущих под дождём. Сцена показалась мне не убедительной. Вряд ли Валентина стала бы скакать, да и Андерсен тоже не скачет никогда, — он ведь всё-таки кот, а не кролик.
«Интересно, что же дальше-то будет?!» — невесело думала я, отложив в сторонку стихотворение. Я имела в виду конкурс на лучшее сочинение об Андерсене. Конкурсные работы Романтиков — одна круче другой. Правда, пока мне удалось ознакомиться только с двумя шедеврами.
За окном зашумел дождь (июнь выдался дождливый). Андерсен слез со своего стола, сел со мной рядышком и начал громко мурлыкать. Незаметно для себя я уснула, и приснились мне сразу все: яркая Муза Алексеевна, Валентина показывающая фотографии в Комнате Воспоминаний, заплаканная Лена и одинокий Кирилл, сочиняющий новую пьесу. Были в этом сне также Андерсен и собачка Клава, о чём-то разговаривающие с лавочником в колбасной лавке. И всё в этом сне смешалось и перемешалось, но просыпаться не хотелось, а хотелось, чтобы этот запутанный сон длился и длился.