Он хотел ее обнять, но Туне вытянула вперед руки, перекинув нитяной узор на его пальцы, и они стали играть вдвоем.
— Так на Яве тоже делают. Я видела в кино.
— На Яве?
— Если двое влюблены друг в друга, то могут сидеть так целую ночь, играть и смотреть друг другу в глаза. И ни слова не говорить.
— Вот уж чепуха!
— Ты считаешь это чепухой?
— Да ты что! Я мог бы просидеть здесь целый день, но надо в школу.
— Ты расскажешь и про меня тоже?
— Кому это?
— Своему классному руководителю. Ведь скажешь, что был со мной?
— Неужели ты думаешь, что я об этом стану рассказывать? Ты это серьезно?
— Что же ты скажешь?
— Э, придумаю что-нибудь. Будильник сломался. Температура. Автобус не ходил. Мало ли. Ты так серьезно к этому относишься?
Туне разорвала нитку.
— Врать нельзя. Во всяком случае, о нас!
— Нет, врать надо. Представляешь, что получится, если говорить все так, как есть на самом деле? Что делал, думал сделать и хотел бы! Как ты считаешь, что бы мне сказали дома? А в школе? Если бы кто-нибудь узнал, например, чем мы здесь занимались?
Она смотрела в сторону.
— Нет, врать надо. Врать приходится почти всегда. О том, что тебе на самом деле хочется. Ведь все равно ничего не поймут. А если бы поняли, у нас с тобой была бы не жизнь, а черт знает что!
— Так нельзя!
Туне прислушалась к шуму листвы. Ей казалось, что она сидит внутри зеленого водопада. Она медленно вздохнула.
— Так нельзя! — повторила Туне.
— Но так оно есть!
— Чего тебе по-честному хочется?
— Того же самого, — смущаясь, сказал Эрик и подвинулся ближе.
Но Туне покачала головой. Он тоже прислушался к шороху листьев. Дул ветер с моря, летний бриз, и лето с шумом неслось сквозь зеленую листву. Мелькали клочки голубого неба. А ему нужно в школу!
— Э, многого хочется. Иногда, например, хочется заорать.
— Глупости!
— Нет, правда. Если у человека на душе чертовски хорошо, то ему хочется кричать. Как тогда, во вторник, у ручья. Было до того здорово, я не думал, что так может быть. В первое время было не так, но во вторник… Когда я ночью шел домой…
— Тебе хотелось кричать? — В волнении она рвала остатки нитки. — Почему же ты этого не сделал?
— Здесь? Посреди поселка? Нельзя. Подумают — сумасшедший. Вот всегда так: иной раз хочется выкинуть какой-нибудь номер просто так. Но всегда на тебя кто-нибудь глазеет и ухмыляется.
Туне смотрела на него не отрываясь.
— Ты не представляешь, как громко я могу крикнуть, — быстро сказал Эрик.
— А ты пробовал?
Он смущенно кивнул, и Туне снова с любопытством уставилась на него.
— Когда это?
— На каникулах в прошлом году. В пансионате. Когда открытку от тебя получил.
— Ну подумаешь — открытка! И всего-то я написала, что живу хорошо.
— Да.
— Я писала ее в кафе. Мы с мамой были в городе и зашли в «Пернилле» выпить кока-колы. Я там и написала. Тогда был четверг.
— А получил я ее в пятницу. Когда увидел, что она лежит на полочке у администратора и она от тебя, я…
— Заорал? — спросила она в восторге.
— Нет, что ты! Там же люди кругом. Я взял лодку, отгреб подальше, так что берега почти не видно стало, и уж тогда…
Он набрал в грудь воздуха, и Туне быстро сказала:
— Давай сейчас крикни! Здесь мы можем орать сколько влезет!
Но он медленно выдохнул. На соседней ветке висели качели, и Эрик встал на них, держась руками за веревки. Туне перелезла и встала рядом. Они стояли, прижавшись друг к другу, качели начали раскачиваться — сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Вокруг все свистело, листья задевали по лицу, и вдруг Эрик открыл рот и закричал. Это был высококачественный крик, начинавшийся где-то в области живота и кончавшийся высоко в небе; безудержный хохот и безоглядное счастье, сливаясь воедино, летели над крышами домов. Казалось, легкие готовы лопнуть от распиравшего их воздуха; Туне и Эрик неслись, тесно-тесно прижавшись, и чувствовали, как их неодолимо тянет вверх, потом на секунду замирали в воздухе и, падая вниз, опять издавали громкий ликующий вопль.
— Боже мой! — простонала женщина, шедшая в магазин, испуганно схватилась за сердце и хотела еще что-то добавить, но в тот же миг раздался новый вопль, еще громче прежнего. Она обернулась к фру Сальвесен, которая убирала с балкона постельное белье.
— С этим нужно кончать!
— Это варварство, — сердито ответила фру Сальвесен, сворачивая простыни и перины вместе. Ей тоже хотелось кричать. Она стояла, зарывшись лицом в белье, белое, чистое, только что выстиранное и ничем не пахнущее, и вдруг вцепилась в перину зубами. Но тут же взяла себя в руки. Пошла в спальню. Ее кровать и кровать мужа стояли вплотную, и это почему-то ее разозлило. «Варварство», — пробормотала она и пнула одну из кроватей с такой силой, что та стала наискосок. Крик доносился даже сюда, и фру Сальвесен резко захлопнула балконную дверь.