Хермансен вышел из машины и поднял мертвую курицу за ногу. Перья еще подрагивали, маленькие красные капли стекали с клюва и падали на темный асфальт.
Он заметил почтовый ящик Андерсенов — покрашенный красной краской ящик из-под маргарина. С глухим стуком курица шлепнулась на дно. Когда Хермансен садился в машину, в почтовом ящике еще что-то дергалось, но потом все стало тихо.
Он встретил своего соседа и коллегу, мужа фру Сальвесен. Несмотря на свой сильный характер, ей не удалось убедить его в том, что им необходимо купить автомобиль. Он был с юга и со свойственным южанам упрямством, исключающим всякую фантазию, прекращал разговоры о покупке машины одной и той же фразой: «Я люблю ездить на велосипеде».
Он весело зазвонил, когда Хермансен обгонял его, и тот ответил коротким гудком. Двадцать минут спустя Хермансен снова услышал раздражающий велосипедный звонок. Это было уже на дороге, ведущей в Осло и забитой сейчас бесконечной очередью автомашин. Хермансен увидел только спину Сальвесена, удалявшегося между блестящими крышами машин. Сам он проезжал лишь по нескольку метров и опять останавливался, потом двигался на несколько шагов вперед и снова ждал. Он страшно нервничал. Из-за происшествия с курицей приходилось опаздывать. Секундное чувство удовлетворения уступило место тяжелой, серой усталости. Ну вот, теперь и машину поставить негде!
Пять минут десятого он вошел в банк. Посетителей еще не было, но коллеги уже сидели на местах. Это были его соседи, он видел их каждый день дома, в поселке. Их, и никого другого.
Сев наконец на место, Хермансен долго отдувался, глядя на зарешеченное окошко кассы. Машину пришлось поставить у самого Брискебю, а потом бежать к банку через весь Дворцовый парк. Отдышавшись, он отпер ящики и достал свой личный гроссбух. Здесь были все контракты на рассрочку, оплаченные и неоплаченные счета, сроки всех платежей. Просматривать все это ему почти не требовалось: все в голове — расходы, доходы, кроны и эре. Борьба между дебетом и кредитом была в его жизни элементом героики, и в этой борьбе он не упускал из виду ни одной детали сражения. Перед ним ровными пачками лежали деньги. Хермансену не хотелось обладать ими, он никогда не забавлялся мыслью о том, что стал бы с ними тогда делать.
Хермансена занимало другое. Он достал карточку футбольной лотереи на эту неделю и аккуратно вывел на ней свою фамилию и адрес. Перед внутренним взором возникла картина — светло-серый автоприцеп с небольшими окнами и плавным ходом. Хермансен почти чувствовал мягкость его рессор, глядя в боковое зеркало. А через лобовое стекло виделся неясный ландшафт, мерцающее море и, кажется, пальмы. Рядом сидела не жена, а кто-то другой, хотя он добросовестно пытался представить себе именно жену; но рассмотреть удалось лишь туманные очертания профиля, оказавшегося настолько знакомым, что это заставило сердце биться сильнее.
— Как, по-твоему, сыграют «Фригг» и «Люн»? Это спросил Коршму, сидевший в кассе рядом.
— Мяч круглый, — ответил Хермансен и стал заполнять карточку.
Ветер с моря трепал листья развесистого ясеня во дворе Андерсенов. Когда начинали раскачиваться ветки, ясень словно оживал, становясь похожим на огромное зеленое облако, плывущее по небу. В листве проглядывало что-то темное и нескладное: площадка, сбитая из деревянных досок и огороженная перилами. Немного выше висели два гамака.
Это было личное убежище Туне, еще с детских лет; она отстаивала право на свободу личной жизни, и даже младшие сестры не имели права забираться туда без спроса. Но Эрик мог приходить и сидеть там, когда хотел.
Туне лежала в одном из гамаков, а Эрик сидел и щекотал куриным пером ей под носом. Уголки рта чуть дрогнули, и она лениво отмахнулась рукой. Он воткнул перо ей в волосы, темно-каштановые, тяжелые, как у матери.
— Ты ведь не спишь! — ровное посапывание Туне было слишком правильным, чтобы его обмануть. На кофте он разглядел дырочку и, взяв за нитку, стал тянуть, распуская вязку. Туне вскочила.
— Перестань, балда, это же мамина! Бог ты мой, что она скажет?
— Интересно, что мне скажут в школе, — угрюмо сказал Эрик.
Она оторвала нитку и стала оплетать пальцы, играя «в узоры». Эрик уселся на краю гамака и смотрел на ее пальцы, создававшие все новые и новые узоры из нитки.
— А что тебе скажут?
— Не знаю.
— А что ты скажешь, если спросят?
— То, что обычно говорят в таких случаях. Пойду к классному руководителю и скажу, что, к сожалению, сегодня я немного опоздал. К сожалению! Извините!
— А если спросят, где ты был?
— Скажу… Вот слушай, что я скажу. На свете есть вещи очень важные и не очень, — он прерывисто вздохнул. — Самое важное — это быть вместе с тобой.