Долго у нас искали оружие. Его тоже не было. Судило нас ОСО-“тройка”. Это значит, что никакого суда не было и однодельцы друг друга не видали. Нас по одиночке вызывали в кабинеты и “зачитывали” приговоры. Даниил Андреев, как основной, проходящий по делу (теперь это называется “паровоз”), получил 25 лет тюремного заключения. Я и еще несколько родных и друзей – по 25 лет лагерей строгого режима. Остальные – по 10 лет лагерей строгого режима.
Надо сказать, что 25-летний приговор в то время был высшей мерой. На короткое время в Союзе смертная казнь была заменена 25-летним заключением. Только поэтому мы и остались в живых. Немного раньше или немного позже мы были бы расстреляны.
После следствия Даниил Леонидович и я видели акт о сожжении романа, стихов, писем, дневников и писем Леонида Андреева маленькому сыну и Добровым, которых он очень любил. На этом “Акте” Даниил Леонидович написал – помню приблизительно: “Протестую против уничтожения романа и стихов. Прошу сохранить до моего освобождения. Письма отца прошу передать в Литературный музей”. Думаю, что все погибло.
Даниил Андреев отправился во Владимирскую тюрьму. Несколько человек (в том числе и я) – в Мордовские лагеря.
Сергей Николаевич Матвеев умер в лагере от прободения язвы. Александра Филипповна Доброва умерла в лагере от рака. Александр Филиппович Добров умер от туберкулеза в Зубово-Полянском инвалидном доме, уже освободившись и не имея, куда приехать в Москве.
*
Может показаться странным то, что я сейчас скажу. Когда мы встретились с Даниилом и были неразлучны уже до его смерти, мы почти ничего не рассказывали друг другу о следствии и заключении. Пути мы прошли параллельные и понимали друг друга с полуслова, а рассказывать было не нужно.
Я знаю, что условия Владимирской тюрьмы были очень тяжелы. Также знаю, что там сложились крепкие дружеские отношения у многих заключенных, очень поддерживавшие их.
В разное время с Даниилом Леонидовичем были: Василий Витальевич Шульгин; академик Василий Васильевич Парин; историк Лев Львович Раков; сын генерала Кутепова; грузинский меньшевик Симон Гогиберидзе, отсидевший во Владимире 25 лет; японский “военный преступник” Танака-сан. Искусствовед Владимир Александрович Александров, освободившийся раньше всех, помог, по просьбе Даниила, разыскать и привести в порядок могилу Александры Михайловны и ее матери на Новодевичьем кладбище.
Конечно, сокамерников было за годы, проведенные в тюрьме, гораздо больше, но я не помню их имен.
Одно время камера Владимирской тюрьмы, в которой оказались вместе некоторые из перечисленных мною, получила шуточное название “академической”. К ним подселили уголовников. Количества я не знаю, а “качество” легко себе представить: по уголовной статье тюремный приговор получают только настоящие преступники.
“Академическая” камера спокойно встретила пришельцев. В.В.Парин стал читать им лекции по физиологии; Л.Л.Раков – по военной истории, а Д.Л.Андреев написал краткое пособие по стихосложению и учил их писать стихи.
А еще эти трое заключенных – Парин, Раков и Андреев – написали двухтомный труд “Новейший Плутарх” – гротескные вымышленные биографии самых разнообразных деятелей. Л.Л.Раков снабдил это уникальное произведение чудесными рисунками.
А о плохом Даниил рассказывал, например, так: “Знаешь, носовые платки – великая вещь! Если один подстелить под себя, а другой – сверху, кажется, что не так холодно”.
*
Теперь я должна попытаться написать о самом главном, о том, что является основой творчества Даниила Андреева, в том числе и истоком книги “Русские боги”.
Сделать это трудно, потому что придется говорить о вещах недоказуемых. Те, для кого мир не исчерпывается видимым и осязаемым (в крайнем случае, логически доказуемым), для кого иная реальность – не меньшая реальность, чем окружающая материальная, поверят без доказательств. Если наш мир не единственный, а есть и другие, значит, между ними возможно взаимопроникновение – что же тут доказываь?
Те, для кого Вселенная ограничивается видимым, слышимым и осязаемым – не поверят.
Я говорила о моментах в жизни Даниила Леонидовича, когда в мир “этот” мощно врывался мир “иной”. В тюрьме эти прорывы стали частыми, и постепенно перед ним возникла система Вселенной и категорическое требование: посвятить свой поэтический дар вести об этой системе.
Иногда такие состояния посещали его во сне, иногда на грани сна, иногда наяву. Во сне по мирам иным (из того, что он понял и сказал мне) его водили Лермонтов, Достоевский и Блок – такие, каковы они сейчас.