спешат руки
забыть тяжесть,
С плотвой шустрой
играть в прятки,
дробить струи
и бег волн.
В тени парков
зажглись игры.
Как мед, сладки
в кафе морсы,
И бьет в сетку
баскет-бола
с сухим шарком
смешной мяч,
Гудут икры,
горят щеки,
зудят плечи,
блестят торсы:
То – бес спорта,
живой, юркий,
всю кровь в жилах
погнал вскачь.
Закатом зажигаются развесистые кроны,
Оркестры первых дансингов, дрожа,
льют
трель,
Качелями, колесами шумят аттракционы,
Моторы карусельные жужжат,
как
дрель.
Броситься колдобинами гор американских,
Ухая и вскидываясь – вниз,
вверх,
вбок,
Срывами и взлетами, в тележках и на санках,
Сцепливаясь судорожно в клубок:
– Мой
Бог… –
Сев на деревянную раскрашенную свинку,
Мерно, по спирали убыстрять
свой
бег,
В головокружении откинувшись на спинку,
Чувствуя, как ветер холодит
щур
век;
Вспархивать на цыпочках “гигантскими шагами”,
Точно поднимаемый крылом
вьюг
лист;
Взвихриваться ломкими, зыбкими кругами
В воздух, рассекающий лицо,
как хлыст;
Празднуя советский карнавал,
вверх
круто
Взбрасываться в небо, утеряв
весь
вес;
С плавно раздуваемою сферой парашюта
Рушиться в зияющий провал,
как
бес!..
Чтобы кровь тягучая –
огнем
горела,
Чтобы все пронизывал, хлестал,
бил
жар;
Чтобы, наслаждением подхлестывая тело,
Ужас заволакивал мозги,
как пар!..
Тешатся масштабами. Веруют в размеры.
Радуются милостям,
долдонят в барабан…
Это – нянчит отпрысков великая химера,
Это – их баюкает стальной Левиафан.
Прядают, соседствуют, несутся, возвращаются,
Мечутся, засасываясь в омут бытия,
Кружатся, вращаются, вращаются, вращаются
Утлые молекулы чудовищного Я.
А в нелюдимой Арктике,
в летней ее бессоннице,
Мгновенно уподобляясь космическому палачу,
Разрыва экспериментального
фонтан
поглощает солнце,
Как буйствование пожара –
беспомощную свечу.
Но лишь по секретным станциям, в почтительном отдалении,
Поерзывают уловители разломов коры
и гроз,
Да ревом нечеловеческим
ослепнувшие тюлени
Приветствуют планетарный научный апофеоз.
Город же, столица же – как встарь
длит
жизнь.
Вечер! развлекай нас! весели!
взвей!
брызнь!
В ёкающем сердце затаив
жуть
томную, приятно-газированный испуг,
зноб,
чад,
Сотни голосящих седоков
в муть
темную, вот, по узкой проволоке, путь
свой
мчат.
Оттуда – на мгновение, внизу,
вся
в пламенных сияньях несосчитанных – Москва,
наш
рок,
В дни горя, в ураганах и в грозу –
страж
каменный, в годину же хмельного торжества –
наш
бог.
Она – в бегущих трепетах огней,
фар
иглистых, в прожекторах шныряющих, в гудках
сирен,
И полумаской дымною над ней
пар
зыблется от фабрик, стадионов,
эспланад,
арен.
И кажется – в блаженстве идиллии вечерней,
Что с этим гордым знаменем – все беды хороши,
И вычеркнута начисто из памяти неверной
Тоскующая правда
ночной
души.
Часть четвертая. ПРОРЫВ
В знак
Гончих
Вполз
месяц.
День
кончен
Бьет
десять.
Бьет
в непроглядных
пространствах
Сибири.
Бьет над страной.
Надо мной.
Над тобой.
И голосами, как черные гири,
В тюрьмах надзор возвещает:
– От-бой! –
В Караганде, Воркуте, Красноярске,
Над Колымою, Норильском, Ингой.
Брякают ржавые рельсы, по-царски
В вечность напутствуя день прожитой.
Сон
разве?..
Тишь…
Морок…
Длит
праздник
Лишь
город.
Вспыхнут ожерелья фонарей
вдоль
трасс
Музыкой соцветий небывалых.
Манят вестибюли: у дверей –
блеск
касс,
Радуга неоновых порталов.
Пряными духами шелестит
шелк
дам,
Плечи – в раздувающихся пенах…
Брызжет по эстрадам перезвон
всех
гамм
И сальто-мортале – на аренах.
Встанет попурри, как балерина, на носок,