Даниил Леонидович всегда был – даже до странности – равнодушен к своему происхождению, никогда не пытался проводить какие-либо генеалогические изыскания. То, что изложено здесь – результат исследования (почти расследования) сотрудников Орловского Литературного музея и киевлянки Ольги Васильевны Ройцыной, жены троюродного брата Даниила Анатолия Мефодьевича Левицкого.
Грозно и ясно встала над колыбелькой новорожденного сама Судьба.
Двадцатишестилетняя, совершенно здоровая, любимая мужем Шурочка умерла вскоре после рождения второго сына от того, что тогда называлось “послеродовой горячкой”. Во многих воспоминаниях современников остался ее милый, светлый облик; осталось и описание того, какой трагедией была ее смерть для Леонида Николаевича. Иногда он предстает просто обезумевшим от горя. Новорожденного – причину смерти жены – он не мог видеть. Казалось, что ребенок обречен. Но в Берлин из Москвы приехала старшая сестра Александры Михайловны, Елизавета Михайловна Доброва. Она увезла в Москву осиротевшее существо, в котором едва теплилась жизнь, и ребенок обрел чудесную семью. Эту семью иначе как родной нельзя и называть. До шести лет им неотрывно занимлась мать Елизаветы и Александры, Бусинька, Евфросинья Варфоломеевша Шевченко. Волевая и властная, она пользовалась безоговорочным искренним уважением всех окружающих – близких и дальних.
Пожалуй, в современном нашем Вавилоне, с башнями, которые падают задолго до середины стройки, уже почти неразличимы облики прежних городов. А ведь каждый город имел свой неповторимый духовный облик, ложившийся печатью и на жителей его: тверичанин отличался от петербуржца, москвичи были иными, чем орловцы.
Детству и юности Даниила Андреева сопутствовала Москва.
Кремль, входя в который ребенок в любое время года снимал головной убор, невзирая на вопли няньки: он знал, что в Кремль иначе входить нельзя.
Храм Христа Спасителя. Напрасно спорить о его архитектурном совершенстве или несовершенстве – это был символ Москвы, и образ Белого Храма над излучиной реки неотделим от творчества Андреева.
Очень типичная для прежней Москвы семья Добровых жила в Малом Левшинском переулке. До шестидесятых годов там стоял двухэтажный домик, ничем не примечательный. Был он очень стар, пережил еще пожар Москвы в дни Наполеона. Такие дома в Москве так и назывались: донаполеоновские.
Добровы занимали весь первый этаж, а кухня и всякие подсобные помещения были в подвале, куда вела крутая и узкая лестница.
Входная дверь была прямо с переулка – большая, высокая, с медной дощечкой: “Доктор Филипп Александрович Добров”. Войдя в дом, надо было подняться по нескольким широким деревянным ступеням, а встречало всех входящих огромное, во всю стену, очень красивое зеркало. Дальше большая, белая со стеклами, дверь вела налево, в переднюю. Направо из передней была дверь в кабинет Филиппа Александровича, в котором позже жил его сын, Александр Филиппович, потом это была комната Даниила Леонидовича, а еще позже – наша с ним, любимая, которая в книге “Русские боги” осталась в названии одной из глав: “Из маленькой комнаты”.
Дверь налево из передней вела в зал. Его я уже застала разделенным занавесками на несколько клетушек, в которых ютилось все старшее поколение семьи: Филипп Александрович, Елизавета Михайловна и еще одна сестра – Екатерина Михайловна, по мужу Митрофанова.
Это произошло после революции, когда весь русский традиционный и отвечающий человеческим потребностям быт был изуродован “уплотнениями” и “коммуналками”, не принесшими счастья никому, изуродовавшими не меньшее количество человеческих судеб, чем война, тюрьмы и лагеря.
А в счастливом детстве Даниила зал играл большую роль. Дом Добровых был патриархальным московским домом, а значит – хлебосольным и открытым. Открытым для очень большого количества самых разных, самых несогласных друг с другом людей, которых объединял интеллектуальный уровень, широта интересов и уважение друг к другу.
Отголоски этого я еще застала, как застала огромный стол в передней части разгороженного зала, раздвигавшийся по праздникам, при помощи вставных досок, по-моему, метров до пяти в длину.
Соседней с залом комнатой в прежние времена была спальня Филиппа Александровича и Елизаветы Михайловны, и у двери, разделявшей эти две комнаты, точнее – у замочной скважины – торчал маленький Даниил, разглядывая и Шаляпина, и Бунина, и Скрябина, и актеров Художественного театра, и Горького, и многих, многих еще гостей Добровых.
Даниил не только любил Добровых – их любили все, – не только воспринимал эту семью как родную, но говорил много раз: “Как хорошо, что я рос у Добровых, а не у отца”.