— Даже две, — пообещал Иван Васильевич. — А кто еще в доме?
— Одна Маруська. Матка ейная ушла жить к знакомым…
— Всех тут знаешь? Как звать-то тебя?
— Вадик…
— Вадик? Надо же… Что ж Маруська Бубенцова так-таки одна живет в таком большом доме?
— Вечером тут патефон играет, тетки с фрицами, то есть с вашими офицерами, танцуют. Вон видите, скворечник на сарае весь в дырках? Дак это офицеры из наганов палили.
— И каждый вечер гуляют?
— Не-е, больше в субботу и воскресенье.
— Ну беги к своей мамке, Вадик. — Иван Васильевич протянул ему две немецкие галеты.
… Дождавшись темноты, Кузнецов легко перемахнул невысокий, забор — он уже знал, что собаки во дворе нет, — обошел дом кругом. По огороду можно было выйти к пожарному депо. Судя по всему там никто не дежурил — дверь на замке. От пожарки мостовая вела на окраину городка, где смутно темнела громада элеватора. Вернувшись к дому, Иван Васильевич тронул ручку двери — как он и ожидал, она была изнутри закрыта. Тусклый свет керосиновой лампы пробирался лишь в одно занавешенное окошко. В узкую щель Кузнецов разглядел большую комнату, оклеенную зелеными обоями, патефон на тумбочке, стол с бутылками и открытыми консервными банками. На спинке стула небрежно был брошен черный мундир с портупеей. Виднелась белая полуоткрытая дверь в другую комнату.
Вскоре свет погас, и весь дом погрузился в тишину. Иван Васильевич, присев на штабель досок, задумался. В дом ему без шума, пожалуй, не пробраться. Все окна на задвижках, даже форточки плотно закрыты. Разве что через печную трубу?..
Еще позавчера он был в партизанском отряде… После ликвидации немецкой базы в Андреевке отряду было приказано немедленно оставить эту местность и идти на соединение с отрядом, действующим в другом районе. Этот переход потребует немало времени, а Кузнецову нужно было срочно возвращаться на Большую землю.
С провалом операции по взрыву особняка явки были утрачены, и он решил действовать самостоятельно.
В районном городке, близ которого базировался полк «юнкерсов», Кузнецов находился всего несколько часов. Семенюк подробно рассказал ему про охрану аэродрома, близ которого находился склад с горючим, который они так и не успели взорвать. И вот Иван Васильевич готовился осуществить свой тщательно продуманный план. Но для этого ему необходимы были эсэсовская форма и надежные документы, с которыми он мог бы проникнуть на аэродром, ну а там как повезет…
Громко топая, он поднялся на крыльцо и решительно забарабанил кулаками в дверь.
— Какого черта? — послышался недовольный голос. Иван Васильевич представил себе, как эсэсовец впотьмах натягивает на себя мундир. Интересно, оружие взял?
— Господин офицер, вас срочно вызывают в комендатуру. Убит бургомистр! — отрывисто пролаял по-немецки Кузнецов и весь сжался в комок, приготовившись к встрече.
— Это ты, Вилли? — Шаги за дверью приблизились. Дверь распахнулась, и в черном проеме показался высокий босой эсэсовец в накинутом наспех мундире.
— Кто убит, Вилли? — Он пристально вглядывался в Кузнецова. — Мой бог, это не Вилли!
— На том свете разберешься, — пробормотал Кузнецов.
Удар отработан, и смерть должна быть мгновенной. Приняв в объятия навалившееся на него тяжелое тело, опустил его на крыльцо, стащил мундир и встретился взглядом с молодой женщиной, стоявшей в длинной ночной сорочке на том самом месте, где только что стоял эсэсовец.
— Ни звука! — шепотом предупредил Иван Васильевич.
Он втащил убитого в коридор.
— Туда ему, мерзавцу, и дорога… — спокойно сказала женщина. В сумраке трудно было разглядеть ее лицо.
— Надо бы и тебя, сучку… — вырвалось у Кузнецова. — Эх ты, Маруся Бубенцова! Да как же ты в глаза-то посмотришь людям, когда этих гадов попрут из России?
— А нечего было их пускать сюда, — не смущаясь ответила та. — Сами ушли, а теперь нас стыдите? А где они, наши парни? Нет их… — Она повернулась и ушла в спальню.
Он сбросил с себя верхнюю одежду и переоделся в черный мундир. Когда послышался за окном шум мотора, а по окнам мазнул свет автомобильных фар, в одном сапоге вскочил со стула и выглянул на улицу. Легковая машина проехала мимо. Задние фонари у нее не горели.
Кузнецов облегченно вздохнул, натянул другой сапог. Вечером, когда он шел вслед за эсэсовцем, то прикидывал, не будут ли жать его сапоги. И вот оказались в самый раз. И форма вроде сидит нормально. Лунный свет высветил на столе хлеб, закуску. Только сейчас Иван Васильевич почувствовал, что зверски хочет есть. Ведь с самого утра крошки во рту не было. Он уселся за стол, пододвинул к себе банку с сардинами, но аппетит вдруг пропал, когда вспомнил, что убитый им фашист, может, тыкал вилкой в эту самую банку.
Он резко встал из-за стола, чуть не опрокинув стул. Хозяйка в темном платье появилась на пороге. Она смотрела на него темными провалами глазниц, правая рука ее теребила ворот, будто ей было душно.
— Бери и меня с собой. Не пропадать же мне тут совсем…
Кузнецов подошел к ней и долгую минуту пристально смотрел на женщину.
На высокой белой шее темнела ямка, как раз на том самом месте, где сходятся ключицы. Обычно в подобной ситуации любая женщина потеряла бы голову, а она — нет. Держится на удивление смело.
— Ты еще можешь изменить свою жизнь, Маруся Бубенцова, — медленно обронил он. — И думаю, многое тебе простится, если ты поможешь нам.
— Кому вам-то? Я даже не знаю, как тебя звать.
— Этого и не надо… А помощь от тебя вот какая может потребоваться: живи, как жила… — Он перешел на немецкий: — Их язык-то знаешь?
— Знаю, — быстро ответила она. — Я до войны училась в институте иностранных языков. Могу и по-английски.
— Хорошо, — кивнул Кузнецов. — Слушай в казино, о чем болтают офицеры, и мотай на… — Он усмехнулся: — Неудачное сравнение… В общем, все важное, что касается их секретов, передвижений, запоминай.
— И кому это нужно?
— Родине, Маруся, Родине, — сказал Иван Васильевич. — Ты ведь не веришь, что они пришли сюда навечно?
— Я их ненавижу, — вырвалось у нее. — Моя подруга попала в дом терпимости. — Она блеснула на него глазами. — Думаешь, это лучше? Ни одной смазливой девушки не пропустят мимо… Я ведь не сразу стала такой: пряталась на хуторах, лицо сажей мазала, да что говорить! Куда от них скроешься? Нашли… Ну а потом было уже на все наплевать. Так и живу: день да ночь — сутки прочь.
— Стыдно, — резко сказал Кузнецов. — Люди гибнут, у вас на площади комсомолку повесили, а ты говоришь «наплевать». Конечно, спать с их офицерами безопаснее!
— Так что, может, лучше повеситься? — с вызовом спросила она.
— Глупости, — оборвал Кузнецов. — Слушай меня внимательно, к тебе придет человек и назовет пароль. — Он дважды тихо повторил пароль. — Ему все и расскажешь, что узнаешь от офицеров. Ну а выдашь…
Она поспешно сделала протестующий жест рукой.
— Выдашь — тогда не взыщи, Маруся Бубенцова, — жестко закончил он. — Не взыщи.
Она проводила его до двери, брезгливо перешагнула через полуголого эсэсовца.
— А этим-то что сказать?
— То и скажи, что было, — ответил он. — Только обрисуй меня по-другому: мол, маленький, чернявый, грозился, мол, и тебя убить, да на тебя… заразу пулю пожалел.
— В комендатуру идти?
— Как рассветет, так и ступай, — сказал он.
— Жаль, поздненько ты явился, — тяжело вздохнула она. — Может, и по-другому все было бы со мной… Ну да узнают они еще, кобели проклятые, Маруську Бубенцову!
Глаза ее лихорадочно блестели в темноте.
2
Не успел экипаж Гельмута занять свои места, как на крыло «юнкерса» взобрался гауптштурмфюрер СС, лицо раздраженное, кобура расстегнута, красноватая рукоятка парабеллума зловеще блестит на солнце. Эсэсовец забарабанил рукой в плексигласовый фонарь. Он изрыгал ругательства, весь кипя от злости.
— Какого черта? — буркнул Гельмут, отбрасывая назад фонарь.