— Будешь, будешь, — сказал он.
Девочка с горящими щеками метнулась к своей одежде, схватила в охапку и, сверкая пятками, убежала в сосняк. Юсуп ткнул холодным носом хозяина в лопатку. Длинный красный язык его свешивался чуть ли не до земли. Кузнецов потрепал овчарку за холку, посмотрел в умные желтые глаза.
— Упустили, Юсуп, мы свое счастье? А?
Юсуп глубоко вздохнул и, положил морду на плечо хозяину.
— Не любила… — глядя прямо перед собой, проговорил Иван Васильевич. — А кому нужна эта проклятая любовь?! — Последние слова он почти выкрикнул.
3
Григорий Борисович, присев на корточки, разглядывал распустившуюся бледно-красную розу. Он давно ждал этого часа. Весной он посадил в огороде Совы с десяток саженцев, которые дал ему бабкин сосед — Петр Васильевич Корнилов. Три куста не прижились, а остальные пошли в рост. И вот робко распустилась первая нежная роза. На каждом глянцевитом твердом листке — по маленькому солнечному блику, на острых шипах — коричневый пушок. Ничуть не боясь человека, на раскрывшийся бутон бесцеремонно опустился мохнатый шмель, шевеля черными лапками, деловито обследовал розу и спокойно полетел дальше. Шмелев еще ниже нагнулся к цветку, с наслаждением вдохнул тонкий запах розы, да так и замер с полузакрытыми глазами: вспомнился загородный дом с верандой на живописном берегу Волги, ухоженный сад, розарии под навесом, зеленая беседка, спрятавшаяся за кустами смородины. На веранде голоса, смех, звон хрустальных бокалов, и он, молодой, и белокурая дама в серебристых туфельках… Услышав негромкое покашливание, он вздрогнул. За спиной стоял Маслов, невысокий, плотный, с большим бугристым носом. Кузьма Терентьевич Маслов работал на воинской базе за второй проходной. На базе были две проходные: через одну, предъявив вахтеру пропуск, проходили на территорию, а на второй проходной дежурили военные, они пропускали вольнонаемных в эту зону, где находились склады. Пропуск сюда был другой. Кузьма Маслов работал за второй проходной. Он был охотником, и как-то в районном городе Климове они нос к носу столкнулись в охотничьем магазине, где покупали порох, дробь, пистоны. Кстати, настоящее знакомство состоялось в поезде, на котором возвращались в Андреевку. Поговорили об охоте, Григорий Борисович рассказал о своей хворобе, мол, исходил все леса в округе, но ни разу не встретил енота или барсука, а, как известно, при легочных заболеваниях барсучий жир очень помогает. Кузьма, видно, запомнил этот разговор и месяца два спустя заявился к нему домой и принес в пол-литровой бутылке пахучий барсучий жир. Шмелев горячо его поблагодарил, стал совать деньги, но Маслов отказался, пришлось бежать к Супроновичу — дело было вечером — за водкой. Жир он потом с отвращением вылил в отхожее место. Кузьма Терентьевич водки выпил ровно полтора стакана, сказал, что это его норма. Больше не притронулся. О работе своей не распространялся, но, как понял Григорий Борисович, имел дело со взрывчаткой, снарядами. Сам Шмелев, упаси бог, и не пытался расспрашивать о базе. Зато об охоте Маслов говорил много и с удовольствием. Сам он не местный, из-за Урала, служил тут, познакомился с одной чернявенькой, ну женился и остался… Конечно, его родные места в смысле охоты побогаче, но привык, теперь тут нравится. Еще сохранились леса, где можно крупного зверя поднять.
— Дожжа бы надоть, — обронил Кузьма. — Буде так и дальше — все сгорит на полях.
— Сову попросите, она и дождь наколдует, — улыбнулся Шмелев.
— И картошка в огороде какая-то квелая — зацвела было и сникла.
Они присели на низкую скамейку под яблоней, закурили. В лавочке Супроновича кончились папиросы, и Григорий Борисович курил крепкий самосад, от которого в горле саднило и пальцы начали желтеть. Бабка, согнувшись в три погибели, полола грядки. И в этакую жару она была в платке и вязаной кофте. Когда хлопотавшие неподалеку курицы вспрыгивали на грядку, бабка хватала с земли комок и кидала в них. Куры, суматошно махая крыльями, отбегали, а немного погодя снова окружали Сову.
— И зверь в такую погоду вялый, в норах сидит, — вздохнул Кузьма.
Шмелев не мог взять в толк: зачем он к нему пожаловал? Может, опять барсучего жира принес? Вроде бы сумка пустая… Только выкурив вторую цигарку, Маслов наконец заговорил о деле:
— Брательник с женкой из Кунгура приехал, понятно, надоть хорошо встретить, сколько лет не видались! А тут как на грех Лизка пальто себе зимнее в военторге купила… В общем, выручай, Борисыч, деньги надоть…
— О чем речь? — тут же поднялся с места Шмелев. — Я человек непьющий… — Он усмехнулся: — Вот перешел на местный табачок, так что сбережения имеются.
— Красненькой должно хватить, — подумав, сказал Маслов. — А-а, где наша не пропадала, давай полста!
Григорий Борисович принес из своей комнаты деньги, отдал Маслову.
— Ты уж извини, Борисыч, — сразу заторопился Кузьма. — Ужо к осени возверну, когда получу отпускные.
— Когда на охоту? — просто так спросил Шмелев.
— Брательника провожу, и на лисицу сходим, — пообещал Маслов. — Знаю я тут одну нору в Заболоцком лесу. Будет тебе к зиме лисья шапка.
Шмелев проводил Маслова до калитки, полюбовался на закатное небо. Тихо в поселке в этот предвечерний час. Огромное багровое солнце — на него сейчас можно было смотреть без темных очков — величаво опускалось за лесом. Отдав жар этой половине земного шара, оно будто иссякло, притомилось, отдыхало, погружаясь в утреннюю прохладу второй половины планеты. Вроде бы и не торопилось солнце, однако на глазах становилось его все меньше и меньше, и скоро осталась лишь широкая огненная полоса над лесом. Небо стало бледнеть, смешивать яркие краски, растворяя их в густой синьке. Туман над невидимой из-за сосняка речкой загустел, приобрел розоватый оттенок. И вдруг раздалось громкое безобразное карканье: над домом, лениво махая крыльями, пролетела ворона.
— Черт бы тебя побрал, — проворчал Григорий Борисович.
К их дому приближалась женщина в свободной кофте и широкой юбке, не скрывавшей большого живота. Он сразу узнал ее: Александра Абросимова. Замешкавшись у калитки и даже не поздоровавшись, она глуховатым голосом спросила:
— Бабушка дома?
Григорий Борисович кивнул на огород, пристально рассматривая женщину. Правая рука ее была сжата в кулак — наверное, там деньги. Интересно, сколько Сова берет за сеанс? Частенько к ней вечерком прибегают девушки, молодые женщины. Вот и Александра пришла поворожить насчет мужа: как он там, в Ленинграде, не завел себе другую?
— Хотите, я вам погадаю? — неожиданно сказал он. — Скажу все, что вас ожидает в будущем.
Она диковато глянула на него и, чуть не зацепив огромной, набухшей грудью, прошла мимо. Запах здорового женского тела с примесью парного молока обдал его. Он смотрел, как она, легко и естественно неся свою тяжесть, ступала по тропинке. Иные беременные женщины ходят тяжело, переваливаясь, как утки, на их лице написано, как тяжело нести свой крест, Александра же, казалось, не замечает своей беременности. Полные белые икры ее мелькали перед его глазами.
Он вспомнил, как, презирая себя, ночью тайком отправлялся к Паше Луневой — уборщице молокозавода. В поселке звали ее вдовушкой Паней, хотя никто не знал, был ли у нее когда-нибудь муж. Громоздкая, с невзрачным лицом, сорокапятилетняя вдовушка Паня, казалось, не ходила, а скользила на лыжах — такая была у нее нескладная походка. Вдовушка Паня любила выпить, поэтому к ней нужно было идти с бутылкой. На стене у нее висел коврик с вышитыми лебедями, переплетшими свои длинные шеи. Почему-то, возвращаясь домой, Григорий Борисович, как от наваждения, долго не мог избавиться от этих проклятых лебедей, что маячили перед глазами. Паня не обижалась, если гость в самый последний момент раздумывал и уходил. И еще он вспомнил, как с первого взгляда поразила его Александра Волокова. Поразила своим сильным женским началом, мощью сбитого тела. После даже мимолетной встречи с молодой женщиной он не находил себе места. Брал бутылку и шел к Пане, а распив ее, вставал из-за стола и, даже не попрощавшись, уходил из душной комнаты, долго бродил по ночному поселку, кружил возле дома Александры, надеясь на какое-нибудь чудо.