Да и это все – пустяк. И не такое видеть приходилось. А вот что меня действительно поразило – выражение его лица и глаз. Они-то и задержали мое внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей еще не встречал. Лицо было абсолютно, запредельно отрешенное… Хорошо исполненная маска человека, чуть-чуть более живая, чем в музее Мадам Тюссо, и ровно настолько же более страшная.
И глаза, вот именно глаза… Словно после атропина – чуть навыкате, влажно блестящие, с огромными зрачками…
Может, новый вид наркотика?
Я передернул плечами, отвернулся, постарался вновь отыскать взглядом ту самую красавицу.
Поздно, она уже бесследно затерялась среди десятков спин и затылков.
С легким шелестом подплыл очередной вагон. Перешагивая через невысокий порог, я машинально оглянулся.
Лучше б я этого не делал.
Вновь столкнувшись с невидящим, абсолютно пустым взглядом того самого парня, я испытал ощущение, какое бывает, когда вдруг наступишь босой ногой на крупного таракана, и он хрустнет этак…
Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника, а я все никак не мог подавить тошноту и омерзение.
Но постепенно отпустило.
Я огляделся.
Рядом со мной сидел сухой жилистый старик никак не моложе ста лет, а напротив – уже упоминавшиеся девицы-студентки в прозрачных платьях. Я обрадовался такому удачному соседству, поскольку размышления о тенденциях современной эротической моды позволяли счесть все предыдущее не столь уж важным.
Девушки перешептывались и пересмеивались, старик углубился в потрепанную толстую книгу, а я, откинувшись на спинку кресла и чуть прикрыв глаза, поглядывал то на ноги девушек, то на пролетающий за прозрачной стенкой пейзаж.
Старик перелистнул страницу. Незаметно повернув голову, я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.
Интересные стихи. Неужели ему приятно их читать? Хотя, с другой стороны, что я могу знать о психологии такого возраста? Это ведь только кажется, будто впереди – бесконечная жизнь. На самом деле – пролетит время, и настанет момент, когда до могилы – считанные дни, и, может быть, вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой, и останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах…
От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил мой взгляд и не слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня возможности узнать, чем закончил свой печальный стих неведомый автор, судя по стилю и лексике, середины прошлого века.
За окном вагона оборвался дремучий лес и потянулось то, что когда-то называлось ближними пригородами. По обе стороны, сколько хватало глаз, стояли ряды 25—30-этажных бетонных коробок, давным-давно заброшенных. Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной молодью, наперегонки пытающейся дотянуться до солнца. Кое-где растительность закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.
Зрелище, знакомое с детства, и все же… Нет, все понятно, разбирать эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать – тем более, рано или поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как забытые города в джунглях Индостана.
– Я вижу, вам это тоже не нравится? – услышал я хрипловатый голос старика.
– Вы о чем? – не сразу понял я.
– Об этом… – он ткнул пальцем в сторону зданий и задал следующий, совершенно не относящийся к теме вопрос: – Как вы думаете, сколько мне лет?
Я решил ему польстить.
– Сто двадцать? – после определенного возраста такие долгожители любят, когда им прибавляют года.
– Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно мне дают не больше девяноста… Ну, в таком случае вы тем более должны меня понять. В свое время я был главным архитектором Москвы… – и стал рассказывать, как он разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как все было красиво и рационально, как радовались люди, получая здесь квартиры, полные воздуха и света. И как все пошло прахом, когда началась децентрализация, население Москвы за несколько лет сократилось с двенадцати миллионов до трех…