8) Вы пишете: «голубой… нигде в природе не встречающийся, по котором я тоскую»… Мне это кажется сказанным очень и очень сильно, потому что действительно: голубые цвета природы, краски, и т. д. суть цвета, имеющие определенное положение в спектре, а голубой молитвенного созерцания Христа есть цвет потусторонний, лежащий за белым… Не белый, а «белый, тающий» на фоне внецветного. Такой цвет не может быть втиснут в мещански голубой спектральный цвет.
9) Вы пишете, что Вам противно выражение «начнем же дело делать»… Мне тоже… Недавно у меня был Перцов проездом, и мы долго говорили об этом[592]. Он со мной соглашается относительно Мережковского. Он говорит, что еще впереди много времени. Но тут я шепну Вам на ухо: «Оно гораздо ближе, чем кажется… Быть может, через 3½ года что-то начнется…» Но это между нами, и мы не должны делать ничего (разве только молиться). Мы должны быть ясны и уравновешенны – должны с улыбкой успокоения смотреть в будущее, каким бы оно ни казалось.
10) Вы спрашиваете меня, кто такой Знаменский и Бухарев. Кто Знаменский – не знаю[593], а Бухарев церковный писатель из священников, много потрудившийся в вопросе о браке и мало кем читаемый.
Отвечаю теперь на письмо 22-го марта.
11) Да, конечно, в тот самый вечер, когда Вы сказали о Христовом чувстве, мы стали заговорщиками. Да и вообще белые начала суть начала заговорные. Это, конечно, белые козни – тайно культивируемая уютность среди людей, для которых характерно следующее четверостишие:
И если Вы живете белыми настроениями или бело-голубыми с оттенком пурпура, вокруг Вас начинают распространяться и белые вибрации. И Вы становитесь волей-неволей благотворителем, подающим милостыню, хотя бы Вы лично этого и не сознавали.
12) Все, что Вы пишете о Серафиме, нисколько не изменяет моего отношения к нему, что было, то было, а что есть – тут вопрос сложный, запутанный и… прохожу мимо.
13) «Сгущенное» толкование Фауста именно характерно Врубелю. Сгущенное, но не пряное. Сгущенная интимность на фоне ужасной меланхолии – это трагично, как-то невозвратно и жалко, жалко… В этой картине его, как и в картине «Муза»[595] (молодая женщина с невыносимыми глазами, матово-бледным лицом и золотым морем волос, на фоне грустно догорающей зари) – что-то роковое. Точно к интимной грусти «подкрадывается, опять подкрадывается» ОНО и шепчет: «А я знаю Вас, гуляющая пара» (Фауст с Маргаритой прогуливаются под руку в саду). Они отворачиваются, а ОНО качает цветами, спрятавшись; и опять говорит: «А я знаю… гуляющая пара»… Вот какой Врубель!
14) «Geburt der Tragoedie» Вы, вероятно, прочли уже. Это одна из моих интимнейше-любимых книг. Относительно ее, как и относительно «Заратустры» у меня составилось мнение, что все это уже было мне известно в момент рождения, но я забыл в суете и мне напомнили. Для меня деление на александризм, аполлоновское и дионисовское миропонимание (всегда понимание, знание, а не творчество) – незыблемая истина. Кто против этих категорий заспорит, я не буду в состоянии ему отвечать.
15) Пишу о концерте Николая Карловича[596]: несомненно он произвел чрезвычайно благоприятное впечатление на сонных олухов, именуемых публикой. Что же касается меня, то я в восторге и от его игры – «знающей», «подмигивающей» – и в то же время удивительно благородной и корректной. Почти все произведения его (собственные) были бисированы единодушно. Особенное впечатление получилось от его прелюдии ко 2-ому альбому и от того отрывка из «Stimmungsbilder», который обозначен, кажется (программы у меня сейчас под рукой нет) «Allegro con ira». Вы, конечно, знаете, о чем я говорю. К сожалению, публика не совсем наполнила зал, что объясняется неудобным временем, выбранным для концерта Николаем Карловичем.
Исполнение бетховенской сонаты зачаровало меня в буквальном смысле слова. Вторая часть произвела на меня столь сильное впечатление, что я буквально не мог двинуться с места… так и застыл. Николай Карлович удивительный истолкователь Бетховена. Ему и Вам, дорогой Эмилий Карлович, я многим обязан в понимании Бетховена. Вы оба раскрыли мои прищуренные глаза на Бетховена (которого я еще раньше любил больше всех композиторов – но инстинктивно). Ужасна шумановская соната – я боюсь ее и отказываюсь что-либо писать. Вообще произведение гениальное… Вакхический гимн, сыгранный на бис Ник<олаем> Карл<овичем>, потряс меня еще и еще полнотой дионисианского восторга. Не хватало сонаты, которую я так давно не слышал[597]. Непременно буду писать об альбоме в «Мир Искусства», только не теперь, а после экзаменов, которые придвинулись ко мне и как туча загородили все решительно[598]. В «Мире Искусства» по всей вероятности знают о Вашем брате: я долго говорил о нем одному из членов редакции, проездом находившемуся в Москве. Он очень заинтересовался Николаем Карловичем. В «Мир Искусства» я пошлю оттого, что не хочу пока иметь никакого дела с «Новым Путем». Причины на это следующие: 1) Я не совсем в хороших отношениях с Мережковскими не феноменально, а нуменально, 2) Перцов не захотел поместить одно мое письмо, ссылаясь на непонятность его для публики[599]. И хотя он меня просил присылать каждый месяц что-нибудь даже по нескольку строк, хотя мы с ним и в прекрасных отношениях, но я решил твердо не давать им ничего по крайней мере несколько месяцев.
592
Этот визит П. П. Перцов описал в мемуарном очерке «Андрей Белый на Арбате» (1935), в котором, в частности, затронул инцидент «за вечерним чаем у Бугаевых»: «На Борю напали семейные элементы, во главе с его матушкой, обличая и осуждая ненавистный и непризнанный символизм. На Бориса Николаевича эти нападки действовали чрезвычайно тяжело и доводили его почти до нервного припадка. Видимо, в те ранние годы ему жилось нелегко в домашней атмосфере и приходилось даже здесь быть мучеником новизны» (РГБ. Ф. 653. Карт. 50. Ед. хр. 37).
593
Петр Васильевич Знаменский (1836–1917) – церковный историк, профессор Казанской Духовной академии; автор брошюры «Богословская полемика 1860-х годов об отношении Православия к современной жизни» (Казань, 1902), упоминаемой в одном из писем А. П. Устьинского к В. В. Розанову, опубликованном последним («Из писем другов и недругов») в авторской рубрике «В своем углу» в «Новом Пути» (1903. № 2. С. 142–152). См.:
594
Автоцитата: заключительные строки стихотворения «Священные дни» («Бескровные губы лепечут заклятья…», 1901); в опубликованном тексте (
596
См. примеч. 18 к п. 24. Н. Метнер исполнил следующую программу: Бах – Токката e-moll из Партиты № 6; Бетховен – Соната D-dur op. 10; Мендельсон – Прелюдия D-dur и Фуга A-dur из ор. 7; Шопен – Полонез es-moll из ор. 26, Прелюдия Des-dur из ор. 28; Шуман – Соната fis-moll op. 11; Скрябин – Этюд As-dur из ор. 8; Метнер – Прелюдия Es-dur из ор. 4, из «Картин настроений» ор. 1: es-moll, Ges-dur, fis-moll, A-dur; Лист – Этюд («Ab irata») (программа – ГЦММК. Ф. 132. Ед. хр. 1320; приведена в комментариях З. А. Апетян в кн.:
598
Отдельной статьи о творчестве Н. Метнера Белый тогда не написал, но подробно охарактеризовал его цикл «Картины настроений» в статье «О теургии» (Новый Путь. 1903. № 9. С. 114–119). Три года спустя Белый опубликовал отзыв о «9 песнях Гёте для голоса и фортепиано» (ор. 6) Н. Метнера (Золотое Руно. 1906. № 4. С. 105–107).
599
Об этом Белому сообщил Блок в письме от 20 марта 1903 г.: «Перцов нашел статью „О религиозных переживаниях“ непонятной и не хочет ее печатать. Отдал мне, чтобы я переслал Вам» (