III. «Жесты оккультных угроз»: магия «сглаза»
1. «И ПРЕПОНЫ, И ЗЛОЙ ПОДОЗРЕВАЮЩИЙ ГЛАЗ»
МИРООЩУЩЕНИЕ
«<…> у меня удивительно развито кожное ощущение вшей и „глаза[324]“; и тех, и этот я ощущаю безошибочно», — признавался Андрей Белый (МБ. С. 233).
С реальными, а не мистическими вшами Белый встречался нечасто[325], но боязнь «сглаза» преследовала его на протяжении всей жизни.
Для подтверждения этого тезиса, на первый взгляд не самого очевидного, сначала выявим и рассмотрим с указанной точки зрения высказывания Белого разных лет и разной тематики. Они, как будет показано ниже, нашли отражение и в произведениях для массового читателя (публиковавшиеся мемуары, путевые очерки, художественная проза), и в эго-документах, предназначенных исключительно для личного пользования, а не для печати (дневники, письма близким друзьям). На основе многочисленных примеров обращения Белого к этой теме постараемся определить роль и место «сглаза» в его мистико-философской, космогонической картине мироздания.
Начнем с магической составляющей взгляда.
Внимание к выражению лица, и прежде всего к глазам, — типичная, а потому не заслуживающая особого анализа специфика писательского восприятия. Но именно Белый ввел в оборот два неологизма — «доброглазить» и «черноглазить»: взял устойчивые выражения из лексикона народной магии, закрепленные в словаре Даля («добрый глаз» и «черный глаз»), и превратил их из характеристики облика в глаголы активного магического действия. Оба неологизма используются им для определения импульса, посылаемого носителем доброго или злого, темного взгляда в окружающий мир.
Так, «мягко доброглазит»[326] Сергей Соловьев (в Дедове он также «не смотрел; доброглазил»[327]); «доброглазо» идет навстречу А. Р. Минцловой А. Г. Рачинский[328].
Зато в очерке «Арбат» и в берлинской редакции «Начала века» «черноглазит» «пречерный, прекрупный и горбоносый мужчина», торговец зеленью и овощами Горшков («<…> надвинув козырь картуза на глаза, на косые, — в смазных сапогах черноглазит, а из‐за яблоков смотрит, бывало, лицо, точно спелая клюква <…>»[329]).
В «Путевых заметках» при описании путешествия 1910–1911 годов по Италии качество взгляда определяет впечатление от города. Так, во время краткой остановки в Неаполе Белого охватил мистический страх от того, что, «как маньяки, бегают неаполитанцы взад и вперед по улицам, друг на друга поблескивая черным „дурным“ глазом»[330]. Именно на этой детали он строит общую характеристику не понравившегося ему Неаполя, причем способность к магическому действию приписывает как горожанам:
Среди всей пестроты своих красок в густеющей зелени апельсиновых рощ развивал обитатель Неаполя в ряде годин приворотное око: злой глаз; научился он глазить[331], —
так и городу в целом, воспринимая его как живое, но злое и враждебное к приезжим существо:
<…> Неаполь предстал перед нами, как злой арлекин, пожирающий путников злыми глазами — из красных лоскутьев <…>[332].
Или:
<…> и я понял, что среди пестроты своих красок и в густой зелени апельсинных рощ затаил Неаполь «дурной глаз»; крючковатый нос здесь является символом несчастья; Неаполь — город тарантеллы, дурного глаза, разбойников <…>[333].
Противопоставление злого Неаполя приветливому Палермо также идет по линии качества «глаза»:
<…> Палермо, как кажется, шут: шут гороховый: пестрый, не злой; кивает из тряпок беззлобно нам лик его, — чудаковатый, простой, придурковатый, пожалуй, но вовсе не глазящий <…>[334].
324
Курсив в этом слове принадлежит самому Белому; его выделение полужирным шрифтом — наше.
325
Потрясшая писателя встреча с этими кровососущими насекомыми произошла в декабре 1920 г. — марте 1921 г., когда в результате бытовой травмы он был госпитализирован, сначала в Диагностический институт («Грустное время; лежу, покрытый вшами, в диагностическом институте <…>» —
329
330
331
333