Читать онлайн "Андрей Белый" - Лавров Александр Васильевич - RuLit

Вместе со своими товарищами по редакции Брюсов стремился превратить «Весы» в оплот «классического» символизма — литературного течения, обусловленного всем ходом развития культуры, зиждущегося на незыблемых эстетических канонах и неподвластного поспешным попыткам «преодоления» и переоценки. Будучи умелым редактором-организатором, Брюсов в ходе проведения выработанной литературно-эстетической линии выказывал себя в большей мере как инспиратор и дирижер, чем как непосредственный участник полемической баталии. Проводили в жизнь «весовские» идейно-эстетические установки главным образом Андрей Белый и Эллис — наиболее активные и темпераментные авторы журнала в период внутрисимволистской борьбы. При этом если Белый был постоянным участником «Весов» с момента их основания в 1904 г., то Эллис (Лев Львович Кобылинский; 1879–1947) — поэт и переводчик, один из ближайших литературных спутников Белого с юношеских лет — стал деятельным сотрудником журнала лишь весной 1907 г., когда «антипетербургская» полемическая платформа уже во многом определилась. Признав Брюсова безусловным «вождем» русского символизма, Эллис ревностно старался играть при нем роль верного «оруженосца»: ему на страницах «Весов» принадлежат самые неумеренные восхваления Брюсова, равно как и самые бурные атаки на «враждебные» силы. Отстаивая заветы индивидуалистического, «аристократического» символизма, Эллис со всей страстью выступал против «процесса вульгаризациихуд<ожественного> творчества, к<ото>рый постепенно исказил вечные заповеди иск<усс>тва, еще так недавно омытые кровью служителей чистой красоты (Бодлэр, По, Ницше, Уайльд), незаметно превратил искусство из служения в развлечение, а художника из жреца в трибуна, публициста, а чаше просто в шута!..» [1039]

«Бесовское» объединение вокруг Брюсова было для других ближайших сотрудников журнала актом добровольным и глубоко осознанным. «Моя жизнь два года исчерпывалась тактикой: все для „Весов“; это значило: все — для Брюсова», — писал впоследствии Белый [1040]. Однако образ Брюсова, незыблемо стоящего на «капитанском мостике» «Весов» и указующего символистскому ковчегу правильный курс, не был для его литературных сподвижников совершенно однозначным. Тот же Белый в письме к З. Н. Гиппиус от 7–11 августа 1907 г. давал понять, что в целях проведения определенной литературной тактики его союз с Брюсовым — также отчасти тактический: «У нас с Брюсовым отношения прочныеи честные, хотя, конечно, во многом мы друг перед другом с опущенными забралами. Но сходимся на одном: искоренить гам модернизма надо с неумолимой жестокостью; и это есть почва нашего соглашения в „Весах“» [1041].

Продолжительное пребывание в позиции «друг перед другом с опущенными забралами», конечно, не способствовало превращению выработанного литературно-полемического соглашения в глубокую внутреннюю консолидацию и было чревато дополнительными осложнениями в условиях фактической единоличной диктатуры Брюсова в «Весах». Насаждавшееся усилиями главным образом тех же Белого и Эллиса представление о Брюсове как безусловном «вожде», воплотившем в своей творческой деятельности черты «истинного» символизма с наибольшей яркостью, на деле не только не укрепляло внешний престиж «весовской» группы (попытки «канонизации» Брюсова встречались среди литераторов либо с иронией, либо резко критически), но и подтачивало изнутри рачительно возводимый монолит «ортодоксального» символизма. Единовластие Брюсова неизбежно стимулировало внутреннее брожение в рядах его сподвижников, способствовало обострению личных разногласий. Письмо Белого, адресованное Эллису, являет собой весьма выразительное подтверждение того накапливавшегося неблагополучия во взаимоотношениях «весовских» лидеров, которое грозило разрешиться шумным конфликтом и могло сказаться на судьбе журнала.

Впрочем, обвинения по адресу Брюсова и Эллиса, сформулированные в письме Андрея Белого со всей безудержностью его темперамента, не возымели прямых последствий. Возможно, этот документ — не отосланный, а лишь прочитанный Белым адресату и, скорее всего, не доведенный до сведения Брюсова — так и остался лишь свидетельством тяжелого, кризисного психологического состояния, в котором пребывал его автор в начале 1908 г. (вспоминая об этой поре, Белый констатирует свою «прострацию, угрюмость», «мрачное утомление» [1042]). Отношения Белого и Эллиса внешним образом тогда изменений не претерпели — да, видимо, и не могли претерпеть: аффект всегда оставался их атрибутом, предельная откровенность и «чрезмерность» высказываний предполагались самим характером этой дружеской связи (показательно в этом смысле признание Эллиса в письме к М. И. Сизовой, относящемся к осени 1908 г.: «Всякую же критику своих поступков и слов от таких людей, как <…> Бугаев, я готов выслушивать и с ней безусловно считаться» [1043]). Лишь один отголосок, одно конкретное проявление намечавшегося «бунта» Андрея Белого можно обнаружить в литературной хронике тех дней — передачу им весной 1908 г. цикла своих стихотворений в «Золотое Руно», орган противоположной «Весам» внутрисимволистской фракции. Такой откровенно «некорпоративный» поступок вызвал решительное осуждение среди соратников Белого по «Весам» и последовавшее его «покаяние», выраженное в письмах к Брюсову [1044]с той же экзальтацией, какой исполнено «инвективное» послание к Эллису. Коллизии, столь рельефно в нем обозначившиеся, получили, однако, свое латентное развитие и не могли не сказаться опосредованным образом на последующей судьбе «Весов», прекращенных изданием в конце 1909 г.

Письмо Андрея Белого к Эллису печатается по автографу, хранящемуся в архиве Андрея Белого в Российской государственной библиотеке (РГБ. Ф. 25. Карт. 30. Ед. хр. 6).

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ — ЭЛЛИСУ

Письмо, прочитанное Л. Л. Кобылинскому.

Многоуважаемый Лев Львович,

обостренность наших отношений требует, чтобы я высказался откровенно о сущности того, что происходит вот уже 3 месяца между нами троими — мной, Тобой и Валерием Яковлевичем. И справедливость требует заметить тоже, что Твоя роль в близящемся конфликте между мной и Брюсовым или более чем <н>елепа (я привык Тебя считать человеком благородным и потому считаю Тебя слепым), или… не вполне добросовестна [1045].

Прежде всего:

I. Я стою на платформе, какая была выработана летом в отношении к тактике [1046](независимо от характера личной приязник Иванову вследствие нашего примирения [1047]и той нравственной поддержки, которую встретил в нем в трудную минуту жизни и которой не встретил в тех, кто называет себя моими друзьями).

II. Я доказал мою верностьнашему соглашению, кажется, больше всех нас и статьями в газетах, и рецензиями, не щадя тех, которых Ты называл в «Эстетике» [1048]«моими друзьями». Мне принадлежит статья против Блока (в газетах) [1049], написанная в период, когда наши личные отношения были прекрасны. Я не щадил Иванова в той лекции, с которой Ты убежал, хлопнув дверью (о чем говорила вся Москва), не потрудившись выслушать до конца, что я говорю против Иванова [1050]. Ввиду нашей тактикиэто было «возмутительно» (ведь не хлопал же я дверью, когда в лекции о Бодлере Ты говорил неприемлемые вещи). Далее: Ты жаловался мне, что друзья невнимательны были к Твоей лекции, а Ты не выслушал до конца ни одной моей лекции, убегая и даже уводя с собой знакомых, бранясь где только можно и не высказывая мне прямо ребром то «возмутительное», что по-Твоему в моих лекциях заключалось. Я ни разу не сетовал на все это, относя Твое поведение к несчастному темпераменту. (Теперь этот «темперамент» обладает еще, как я вижу, и сознательностью, находясь в полном соответствии с принятым намерением Вал. Брюсова отнынеперегрызть мне горло, как литератору).

Но далее: я отклонился.

III. Я высоко чтил и буду чтить литературное значение Брюсова; чтил, когда Ты грубо ругался Брюсовым, буду чтить и тогда, когда Вы с Брюсовым разойдетесь и Ты опять примешься за старое.

Я доказал именно теперь, что тактически я стою все на том же; пока Ты расхваливал Брюсова в гостиных и «только», я его по мере сил проводил в лидеры символизма, разрывая все с Блоком, Ивановым, Зайцевым [1051]и др. 1) в газетной статье по поводу «Путей и перепутий» [1052], 2) в «Критическом обозрении» [1053], 3) в «Свободной Молве» [1054], 4) в «Русском Слове» (на днях идет мой фельетон) [1055]. Надеюсь, это больше, чем болтовня в гостиных. И Ты смеешьменя за Брюсова обвинять? Конечно, я не стану курить фимиам Брюсову в «Весах», как делаешь это Ты (неприлично!) [1056]. Я сделал болеев смысле нашей программы, чем Ты (я же из-за Брюсова не вернулся в «Руно» [1057]и сдерживал «Перевал» от выходок) [1058]. Опровергни эти факты!Между тем, неприлично сбежав с лекции, Ты не выслушал, что я говорил о Брюсове. А Ты имел смелость утверждать знакомым, что я в лекции о Брюсове не упомянул. Это — ложь.Я для «Весов»и нашей тактики жертвовал всем — местом в «Руне», где я имел возможность печатать объемистые статьи (в «Весах» я в этом отношении с обрезанными крыльями) [1059]; я жертвовал личными отношениями. И Ты после всего имеешь… (ну как бы это выразиться)… смелость иронически пить за моих литературных друзей? Кто Ты? Я думал, что Ты человек правдивый. Для чего Тебе нужно меня провоцировать? А между тем Твои поступки есть только «провокация».