На рассвете следующего дня Прокопий выехал из леса. Перед ним лежало поле, на середине которого темнели избы, надвинув высокие белые шапки на затянутые бычьим пузырём подслеповатые оконца. На селе тишина. Изредка забрешет сонная собака, ей ответит другая, и опять всё стихнет.
В стороне от села стоял боярский двор. Высоким частоколом отгородил боярин свои хоромы. По углам ограды четыре сторожевые башни поднимают в небо свои острые вышки. Пятая башня, проездная, день и ночь охраняется дружинниками. Боярский высокий терем с затейливо украшенными переходами стоял посредине. Во дворе вдоль частокола теснились служебные постройки. Здесь и медуша - погреб для вина и мёда, поближе к терему - помещение для казны, скотница, хранилище для бортевого мёда [80], амбары для зерна. У реки небольшая баня, рубленная из толстых брёвен. Вокруг боярского двора раскинулись пакетные земли да пожни [81] со стогами сена.
У околицы села, точно старый, обомшелый пень, притулилась кузня с дерновой, занесённой снегом крышей. Кузнец уже работал. Туда Прокопий и направил коня. В открытую дверь видно пламя, слышно, как тяжело дышит горн.
Всадник увидел мальчика.
- Скажи, где мне найти Кузьму. Не здесь ли?
- Дед Кузьма? Нет его в кузне.
- А где он?
- В избе.
Всадник тронул варежкой своё замёрзшее ухо.
- А ты не сродни ли ему?
- Внук. А тебе зачем?
- Много будешь знать - скоро состаришься!
В глазах воина зажглись озорные огоньки. Он двинул коня и чуть не наехал на мальчика. Тот не пошевельнулся.
- Ах, вот ты какой… не хочешь конному дать дорогу! Тогда ты и впрямь внук кузнеца. Пойдём, покажешь мне избу деда.
Увидев Алёшку с незнакомым человеком, дед Кузьма испугался.
- За чем пожаловал, добрый молодец? - поклонился он воину.
Дружинник усмехнулся:
- Али не узнаешь, мастер? Кузьма подошёл поближе.
- Батюшки-светы, никак Прокопий, сын Онтона? - дед засуетился, освобождая место на лавке. - Да ты садись, садись…
Дружинник, улыбаясь, подал руку деду:
- Узнал, значит…
- Да как не узнать! Я тебя ещё мальчонкой в Киеве помню, - говорил дед, покачивая головой и рассматривая воина. - Эко вымахал! Вылитый Онтон. Отец-то жив?
Прокопий молча снял шапку.
- Хороший был человек и храбрый воин, - сказал дед в раздумье. - Умер от болезни или от меча?
- От меча.
- Много сейчас меч переводит народу! Засевается Русь раздором, - тяжело вздохнул дед.
Взгляд старика остановился на мече, который воин держал перед собою, зажав коленями.
- Святые Козьма и Демьян, меч-то у тебя - моей работы?
Мечник вытащил сверкающий клинок из тугих ножен и протянул деду:
- Твоя, Кузьма. Достался мне от отца по наследству.
Кузнец бережно принял оружие:
- Сохранился… Теперь крестовину у рукоятки делаю по-другому - концы опускаю книзу. Удар от этого сильнее. Рубящая рука больший размах имеет…
Алёшка смотрел на воина. Ему нравилось худое, обросшее курчавящейся бородкой лицо, внимательные и быстрые глаза, рот, небольшой, но жёсткий и решительный.
- Силы у меня уже не те, - проговорил дед, возвращая оружие гостю. - В твои-то годы и потяжелей меч держал легко, а сейчас чую - ослаб.
Прокопий толкнул меч в ножны и вдруг улыбнулся, но как-то по-особенному ласково. Он стал похожим на весёлого деревенского парня.
- Ты из Киева, что ль? - спросил дед. - Каким ветром занесло к нам на Суздальщину?
Видя, что гостю неприятен этот вопрос, дед поправился:
- Как живут в Киеве?.. Ведь родом оттуда…
- Плохо. То княжит сын Мономаха Юрий Долгорукий, то Изяслав Мстиславич, его племянник. Киевские бояре ум свой растеряли, не знают, что творят. Сегодня целуют крест на верность одному, через неделю - другому. Сбились с толку…
- А простому люду от княжеской вражды одни обиды, - досказал дед.
Мечник не ответил. Алёшка тихонько влез на печку.
Здесь вкусно пахло ржаным тестом, которое подходило в квашне, тёплые камни навевали дрёму…
- А ты, воин, какому князю служишь? - спрашивал дед. - Князю Юрию али кому из сынов его - Андрею, Мстиславу, Васильку?
- Старшему сыну князя Юрия, князю Андрею
- Где же княжит сейчас Андрей?
- В Вышгороде, под Киевом.
- Так, так… - протянул дед. - Приехал ты ко мне с нуждою аль по пути завернул?
Он посмотрел на гостя с лукавой усмешкой. Прокопий наклонился к нему и что-то прошептал на ухо.
3
Прошло дня три после приезда дружинника Прокопия. Вечером усталые после работы в кузне Алёшка с дедом были вызваны на боярский двор.
Падал- снежок. Боярин Иван вышел к ним на высокое крыльцо. Кузнецы опустились на колени.
- Ну, холоп, скажи, какой тать-разбойник был на твоём дворе? - злобно крикнул боярин.
- Княжой слуга, - сказал кузнец, подняв голову. - Мечник князя Андрея Юрьевича.
Злые глаза боярина посинели, дряблые щёки задрожали:
- «Княжой слуга»… Почто пожаловал? Я князю дани не плачу.
Боярин спустился по лестнице, поддерживаемый под руки двумя рослыми слугами. Подойдя к деду Кузьме, он ударил его носком зелёного сафьянового сапога в лицо. Дед ахнул и присел.
- Знай, холоп, что я господин твой!.. Не будешь пускать к себе никого…
Кузьма уткнулся в снег, закрыв лицо руками. Когда он поднял голову, Алёшка увидел, как на седую бороду алой струйкой текла кровь.
- Дед… дедушка… - бросился Алёшка.
Он ударил боярина головой в тугое брюхо. Слуги навалились на Алёшку, вмяли его в талый снег, начали бить.
Размахивая длинными рукавами шубы, боярин бегал вокруг и кричал, тряся куцей бородёнкой:
- Под ребро его, щенка, под ребро!.. А со старым вором я расправлюсь сам…
Со всех сторон сбежались боярские люди. Они испуганно поглядывали то на своего господина, то на лежащего тёмным комочком Алёшку.
4
Через два дня Прокопий добрался до Суздаля.
Было раннее утро. Прокопий ехал по окраинным переулкам городка, в которых уже толпились люди. Среди полушубков и залатанных кафтанов иногда попадались богатые одежды боярских детей и их слуг. На княжого мечника никто не обращал внимания.
Отмахиваясь плетью от наседавших собак, он проехал по улице. С любопытством смотрел на стены величавого собора, поставленного здесь киевскими мастерами ещё при князе Владимире Мономахе. Суздальцы были искусными умельцами: из болотной руды варили железо, резали из кости шилья, кочедыки [82] и гребёнки, знакомы они были и с гончарным делом, а вот собора себе построить не смогли. Князь Владимир Мономах пригласил прославленных днепровских зодчих. Собор стоял на хорошем месте и виден был издалека.
Проехав мимо ворот, у которых толпились нищие и бабы, Прокопий остановился у огороженной тыном избы. Это был двор попа Фёдора. Он срублен был на берегу Каменки, неподалёку от княжого терема. Двор невелик размером, но крепок. На дубовых воротах поблёскивали кованые скобы, маленькое оконце сбоку было заволочено. Прокопий стукнул рукоятью плети:
- Во имя отца и сына! За воротами ответили:
- Аминь.
- Мне бы отца Фёдора увидеть, - сказал Прокопий невысокой женщине в тёмном.
Через узкие сени, где пахло сухим тмином и берёзовыми вениками, Прокопия провели в светёлку. Поп Фёдор, ещё не старый, с чёрной как смоль бородой, вышел к мечнику. Одет он был в потрёпанный шерстяной подрясник, на ногах - туфли, плетённые из лыка. Видно было, что поп не из богатых.
- За чем пожаловал, воин? - спросил он, смерив гостя подозрительным взглядом.
Прокопий подпорол шапку, вынул зашитое письмо.
- Что хочет князь, господин мой? - спросил поп, взглянув на Прокопия.
- Там всё написано. Фёдор прочитал письмо.
- Садись, воин. Рассказывай, здоров ли князь, не собирается ли сюда, на отчину, в гости.