Прокопий замолчал. На суровом лице его играли отблески пламени. Умные, немного косые глаза из-под насупленных бровей смотрели задумчиво и по-необычному ласково. Воины тоже молчали. Все обернулись в сторону реки, где на фоне вечернего неба, на вершине холма, виднелась фигура князя. Он то ходил взад и вперёд, то подолгу стоял, точно прислушиваясь к ночным шорохам.
Прокопий смотрел на живое трепещущее пламя и чему-то улыбался. В кустах за Нерлью прокричала болотная птица. Всё было тихо, лишь потрескивал костёр. Утонувшая в синеве река по-прежнему наполняла ночь своим неумолчным шумом. Глинистый обрыв и чуть колеблемые в водной глубине звёзды, красный отсвет костра - всё это напоминало о далёких и давних походах.
- Конь, он как человек, всё понимает… - сказал задумчиво Прокопий.
Мечник Михно добавил:
- В бою нужен конь, но ещё нужнее простой воин - конный али пеший. И князь без воина, конника али пешца, ничего не сделает.
Прокопий посмотрел на то место, где только что стоял князь. Где-то рядом на дереве заухало. Все вздрогнули. Сидевший у костра воевода Борис Жидиславич перекрестился:
- Не к добру это! Див-птица [86] кличет. Недоброе это место!
Прокопий покачал головой:
- Кто знает, боярин, - все под Богом ходим. Иногда и див кричит по-пустому…
Утром Андрей вышел из шатра и объявил, что явилась к нему во сне Богородица с хартией [87] в руке. Поведала, что дальше ехать не хочет.
Долго после этого во Владимире рассказывали ещё об одном чуде: в повозку с иконой запрягли коней, а кони ни с места. Повозникам помогали дружинники, коней били плетьми, манили хлебом, а они словно вросли в землю.
На этом месте, на впадении Нерли в Клязьму, князь велел остановиться. Сказал, что здесь будут ставить Богородице белокаменный храм и новый город.
Город сей он нарёк Боголюбовом.
3
Часто среди ночи князь поднимался, не зажигая свечи, отворял окно терема и смотрел на Владимир. Город спал. Облитые лунным светом в густой зелени вишнёвых садов, прижимались к холмам тесовые крыши домов. Здесь и там поднимались вверх рубленые башни высоких боярских теремов. Княжой город был обнесён твёрдым поясом земляных валов, увенчанных рублеными стенами. Как быстро он рос! Укреплённый дедом Андрея - мудрым Владимиром Мономахом, город был ещё не велик. По краям обрывистых оврагов и клязьминской кручи горбились его обросшие седым бурьяном валы и сизые бревенчатые стены. Крепость царила над широким простором поемной и лесной дали. У се подножия струилось серебро Клязьмы, а за ней к синим лесам уходили заливные луга со светлыми, как невиданные очи, озёрами. Князь Мономах хотел сделать Владимир маленьким Киевом. Там, на его княжеском дворе в селе Берестове, недалеко от города, стоял храм Спаса. И здесь, на живописном холме над Клязьмой, он поставил небольшой кирпичный храм Спаса. Вот он стоит за забралами [88] крепости, суровый и тёмный, расчерченный чёрными лунными тенями…
Жители города, бежавшие из Киева, спугнутые с насиженных гнёзд княжескими усобицами, называли Пригородные места и урочища Владимира киевскими именами. Крепость - Печерним городом, речки были Названы Лыбедыо и Ирпенью. Нашлась даже своя Почайна.
Андрей видел пустой двор отца, который князь Юрий приказал отстроить, боясь нового недовольства киевлян и думая о возврате на север… «Отец, отец! Всю жизнь рвался к златокованному престолу Киева.. Зачем связался с недругами, зачем окружил себя такими, как злокозненный Петрило? Они ищут нашей ссоры… Вот мерцает сине-зелёными тенями твоя белокаменная церковь Георгия… Как светла она и прекрасна по сравнению с чёрно-коричневой глыбой - дедовской кирпичной Спасской церковью! Верно сделал, что не послал в Киев за мастерами. Там и от новых храмов всё ещё пахнет греками и стариной. Не то - галичские да немецкие делатели. Белы их храмы, как новый снег, и украшены величаво и светло…»
При князе Юрии на восток от Мономаховой крепости, вдоль суздальской дороги, вырос посад. Острым клином лёг он меж Лыбедью и Клязьмой. Андрей решил оградить избяной город ремесленников могучими валами. Пусть спокойно куют оружие и множат богатства Руси… Они - соль земли. И отец и дед стремились умножить эту силу, лаской и угрозами селили в города ремесленников и купцов.
Андрей думал о своей столице с любовью и гордостью. Тревожили сердце думы о ростовских боярах и князьях других земель, которые станут на пути.
«Ну что же, мы поборемся…»
Андрей вспоминал, как увёз из Вышгорода икону тайно, под покровом ночи.
«Пришлось пойти на этот грех… Сколько ещё нужно будет свершить, чтобы укрепить и возвеличить столицу!.. Икона Божьей Матери здесь, во Владимире, а епископ по-прежнему живёт в Ростове. Нужно бы Владимиру своего епископа…»
Посвежело. Андрей поёжился от ночной сырости. Он мало знал нового ростовского епископа, владыку Леонтия. Его недавно назначил константинопольский патриарх. Андрей встречался с епископом несколько раз, но поговорить по душам не было случая. Князь вспомнил, что есть верный человек из попов, которому он может довериться. Это поп Фёдор, к которому ездил в прошлом году мечник Прокопий.
«Их и пошлю, - подумал он решительно. - Попа Фёдора и мечника. Пусть Фёдор потолкует с Леонтием».
4
В Ростове Великом на краю города - маленькие, приземистые избёнки, крытые соломой и тёсом. Одна крыша продавлена и похожа на половецкое седло, другая, перекрытая недавно, - на шлем воина. Над всем этим скопищем покосившихся, обомшелых срубов громоздится дубовая махина собора Успения Богородицы, возведённого ещё при Владимире Мономахе.
Мечник Прокопий с попом Фёдором ехали не спеша, нога в ногу, стремя в стремя. У заезжего двора толпились несколько человек. Мужик в рваном полушубке, с перевязанным глазом и всклокоченной бородой протянул руку:
- Эй, муж честной, остановись, брось хлеба!
Прокопий увидел злые, насмешливые глаза и спрятанный в рукаве нож. Здесь, в Ростове, с такими лучше не связываться. Фёдор рванул вперёд, разбрызгивая грязь. Прокопий - за ним. Он вовремя успел припасть к шее коня: мимо просвистел камень.
- Княжой лизоблюд, счастье твоё, что утёк…
В городе было неспокойно. Народ группами собирался на улице и о чём-то оживлённо разговаривал.
На другой день после заутрени Фёдор и Прокопий сидели в Палате у ростовского епископа, грека Леонтия.
- Что же передать князю, владыко? - спросил Фёдор.
- Скажи, что буду во Владимире, - поговорим. - Епископ внимательно посмотрел на гостей. - Князю Андрею епископская кафедра нужна во Владимире, чтобы тешить свою гордость. Зачем Андрей приехал сюда из Вышгорода? Вдали от отца думает жить, по своей воле…
Прокопий с Фёдором молчали.
- Или здесь, в Залесье, хочет построить новый Киев? - Епископ говорил с насмешкой. - Не об этом думать сейчас нужно! В городах Ростово-Суздальской земли голову подняла чернь. А всё потому, что язычество живёт недобитое, люди поганым идолам молятся, а про епископов волхвы и кудесники рассказывают небылицы… - Епископ махнул рукой. - Идите!..
Прокопий и Фёдор собирались обратно, когда возвратился хозяин избы, где они остановились:
- В Ростове владыка недавно, а такую власть взял что хоть кричи! Прошлой осенью вместе с боярами забрал за бесценок хлеб, а сейчас собирается его на Волгу отправить.
Мечник растерялся. Во Владимире считали, что умудрённый в книгах грек, строгий в исполнении церковных постов, пользуется большой любовью у людей ростовских. Прокопий подтянул повыше меч, чтобы не торчал из-под плаща, и поспешил к собору.
У епископского двора шумела толпа. Сотни полторы горожан окружили высокого человека с повязанным глазом, в кафтане, перетянутом лыковой верёвкой.