Медленно, ведя на поводу пойманного коня, все возвратились на дорогу. Павший дружинник ехал в последний путь привязанный ремнями к седлу, накрытый изорванным и окровавленным плащом.
8
У Якима Кучковича ныло сердце. К князю Мстиславу в Киев поехал брат. Иван должен был подробно рассказать великому князю о ратной силе Андрея и просить его, чтобы он возвратил Кучковичам их земли на Суздальщине. Кучкович боялся, что брат не успел выехать и теперь сидит в осаде. Вытирая рукавицей слезящиеся на ветру глаза, он смотрел на золотые маковки храмов города и думал:
«Бес попутал! Не нужно было ехать. Помчался, да не один, а со слугою… Не приведи Бог, возьмут в полон! За глупость брата заплачу головой и я. Чего доброго, докопается князь, что и княгиня с нами. Тогда конец и ей. И род наш изведёт под корень…»
Тоска камнем лежала на сердце. Яким жалел брата. Он готов был сам, рискуя жизнью, пробраться в Киев. К счастью, от своего человека, прибежавшего из города, узнал, что князь Мстислав собирается бросить киевлян и с дружиной своей прорваться к Василеву. Яким решил, что этой возможностью, наверно, воспользуется и брат.
Воевода Борис Жидиславич сидел в грязной избе в красном углу на лавке. Сквозь отволочённое окно проникал скудный свет. Горела свеча. Народу было немного. Все готовились к штурму и были кто в обозе кто у своих дружин.
Яким вошёл и тоже присел на лавку. Борис Жидиславич подвинул ему горшок с кашей:
- Ешь, боярин! Перед битвой всегда нужно поесть. Не ведаем, когда возьмём в рот кусок.
Яким съел немного, отодвинул горшок. Еда не шла.
- Князь повелел выслать сторожей на дорогу к Василеву. Знаешь?
- Знаю.
- Думаю, что много людей посылать не надобно. Кто сейчас полезет в осаждённый город…
Борис Жидиславич посмотрел на спутанную Якимову бороду, на лоснящийся нос.
- Верно говоришь, боярин: кто поскачет из Василева! А вот в Василев из Киева могут.
- Кому скакать-то?
- Ну, ежели кто не верит в Мстиславову победу, тот из Киева рад будет утечь.
- Не побегут, испугаются! Знают, что кругом в осаде.
Прокопий со своим отрядом возвратился к городу.
Было безветренно. Над Киевом в нескольких местах к синему мартовскому небу поднимались густые столбы дыма. Высокие земляные валы с крепкими стенами не спасли киевлян от владимирских полчищ. Победители шли по опустевшим улицам и площадям, заходили в избы и терема, тащили всё, что можно было тащить, рубили и кололи всё, что попадалось под горячую руку. Особенно старались слуги нарочитых людей - бояр, но за ними не отставали и дворяне.
Алексей видел, как высокая простоволосая женщина рвалась к стоявшим тут же детям, а боярский холоп скручивал ей позади руки вожжами.
Сидевший на коне боярин кричал холопу:
- Ожги её плетью, а ребятишек загони в дом!.. Ожги плетью…
Алексей посмотрел на Прокопия. Тот сидел молча. В это время на площади с группой пешцев появился знакомый владимирский щитник. Увидев ревущих ребятишек, он бросился к холопу:
- Да не зябнет у тебя, ирод, сердце? На кого ты оставляешь сирот?
Холоп хотел что-то сказать, но его уже окружили возбуждённые пешцы:
- Развязывай! Не за тем шли мы сюда. Совести в тебе нет! Волк ты, а не человек!
- Эх, братцы, хотя и жаль кулака, да надо бить дурака! Дайкось я его стукну.
Испуганный слуга озирался по сторонам, высматривая своего господина, но боярин словно растаял в мартовском тумане. Дрожащими от страха руками он начал распутывать туго затянутый узел, но его ударили по шее и отбросили в сторону. Ремни щитник перерезал засапожным ножом:
- Иди, бабонька, да берегись лиходеев!.. И своих, киевских, и наших…
В другом месте видели, как чьи-то слуги вытаскивали из клети окованные железными полосами большие, тяжёлые сундуки и грузили их на сани.
- Ребята, чьи вы люди?
- Воеводы Бориса Жидиславича.
На большой городской площади, прозванной Бабьим Торжком, у стен Десятинной церкви, нашли князя Мстислава Андреевича. Мечник спрыгнул с коня:
- Дозволь, княже, молвить!
- Говори…
Прокопий рассказал, как по дороге к Василеву прорвался в малой дружине неизвестный муж.
- Одного мы срубили, княже, других не догнали. Кони у них добрые, ушли.
Мстислав слушал внимательно. Обветренное его лицо было спокойно, тёмные глаза, воспалённые бессонными ночами, смотрели сурово.
- По дороге на Василев, мечник, утёк князь Мстислав Изяславич.
Прокопий побледнел:
- Казни, княже, нерадивого слугу. Не удержали, упустили.
- Сколько было с тобой воинов? - спросил Мстислав Андреевич.
- Я седьмой, княже.
- А у Мстислава Изяславича?
- Два десятка.
- Борис Жидиславич, - обратился князь к воеводе, - почто послал на путь к Василеву так мало людей? Ведь донесли же, что князь поедет по этой дороге.
У Бориса Жидиславича затряслись руки. С испугом смотрел он то на князя, то на Прокопия.
- Прости, княже, не ведал! Боярин Яким Кучкович отсоветовал послать сторожей на дорогу к Василеву.
Не слушая воеводу, Мстислав Андреевич пришпорил коня и поехал дальше. За ним тронулись остальные.
9
Словно на разворошённом муравейнике, перед собором Святой Софии суетились люди. Какой-то воин тащил, прижав к груди, визжавшего поросёнка. Группа пешцев, обнявшись, стояла вокруг костра и распевала воинскую песню. На снегу темнели кучи конского навоза, клочки сена, ветер перегонял пух, выпущенный из чьей-то боярской или купеческой перины.
Над людской сутолокой, подставляя свои стены влажному мартовскому ветру, громоздился розовато-белый собор. Алексей стоял перед ним, сняв шапку. Сбылась его мечта - он в Киеве. Сколько слышал он о киевской Софии от деда Кузьмы, от Прокопия, от других… Никогда ещё он не видел ничего подобного. Кругом пели и ругались люди, раздавалось конское ржание, визжал поросёнок, которого собирался колоть ратник… Алексей всего этого не слышал. Величественные стены, выложенные из широких рядов красного кирпича и камня, казалось, стояли здесь вечно. Какая громада!.. Не верилось, что она сделана руками таких же людей, как те, которые плясали здесь вокруг дымных костров, задавали коням корм; стоя на коленях на разостланном кафтане, играли в зернь.
Проведя варежкой по длинным спутанным волосам, Алексей вздохнул. Вот он, собор Софии! Трудно было сказать, чем он его покорил. Огромный тринадцатиглавый, опоясанный открытой галереей, стоял он в окружении каменных княжеских построек. Это были гридницы, где князь пировал с дружиной, жилые хоромы, где он жил со своей семьёй, многочисленные терема бояр. Так же как и собор, они были построены из красноватого камня и рядов плоского кирпича, украшены мрамором и мозаикой, блестели резными деревянными и белокаменными украшениями. Но все они только дополняли красоту храма.
Над тринадцатью полукруглыми куполами собора в синеве неба по-весеннему таяли облака.
Собор был открыт. Сквозь высокие дубовые двери Алексей вошёл внутрь. От столба к столбу пробирался он в полутёмном пространстве под хорами и вышел на залитую светом середину храма. С недосягаемой высоты зенита купола строго смотрел на него непомерно большими глазами величественный Спас в окружении архангелов в шитых жемчугом облачениях. Над алтарной преградой, на мерцающем золотом фоне вырастала огромная фигура Богоматери с молитвенно воздетыми тяжёлыми руками.
С волнением рассматривал Алексей изображение строителя Софии, князя Ярослава Мудрого, в богатом плаще и венце, с образцом храма в руке; по сторонам белели силуэты его жены и детей.
По украшенным мозаикой ступеням лестничной башни Алексей медленно поднимался на хоры. По стенам лестницы были написаны сцены охоты, скоморохи, музыканты, травля зверей и многое другое мирское, радовавшее глаз своей земной живостью. Казалось, что звери сейчас зашевелятся и сойдут со стен. Алексей не раз видел таких затравленных животных и пытался изобразить их чеканкой на серебре. Художник подметил в них то же, что и он, только киевлянин сделал это раньше.