Вслед за Олтером, совпадения между этими двумя повествованиями подробно исследовал П. Нобл[6]. Он расширил поле зрения и показал, что история Фамари содержит некоторые намеки на то, чем закончатся злоключения Иосифа. Здесь стоит привести в несколько сокращенном виде сделанное им сопоставление:
Иосиф и его братья | Фамарь и Иуда |
Братья не любят Иосифа за его хвастовство. | Иуда не любит Фамарь, так как подозревает, что она причастна к смерти его сыновей. |
В результате братья дурно обходятся с Иосифом, бросив его в ров и затем продав его в рабство на чужбину. Они надолго расстаются. | В результате Иуда дурно обходится с Фамарью, обманув ее ожидания на третий брак и оставив ее в одиночестве. Они надолго расстаются. |
У братьев возникает потребность в хлебе, в поисках которого они приходят к Иосифу. | У Иуды возникает потребность в интимной близости, в поисках которой он приходит к Фамари. |
Внешность Иосифа настолько изменилась, что братья его не узнают. | Внешность Фамари настолько изменилась, что Иуда ее не узнает. |
Братья пытаются расплатиться за полученное зерно, но Иосиф не оставляет им возможности это сделать. | Иуда пытается расплатиться за оказанные услуги, но Фамарь не оставляет ему возможности это сделать. |
Иосиф, наконец, открывается братьям. | Фамарь, наконец, открывается Иуде. |
Братья каются в совершенном грехе и резко меняют свое отношение к Иосифу. | Иуда кается в совершенном грехе и резко меняет свое отношение к Фамари. |
У Иосифа рождается двое детей, причем Иаков неожиданно дает благословение правой руки младшему (Ефрем, а не Манассия). | У Фамари рождается двое детей, причем первенцем неожиданно оказывается тот, кто вышел из утробы позже (Зара, а не Фарес). |
Различные элементы обретают полное звучание только в связи друг с другом. Олтер отмечает, что перекличка между историей Фамари и историей Иосифа помогает лучше обрисовать характер действующих лиц, прежде всего Иуды, который играет ключевую роль в обоих повествованиях. Библейский повествователь не обладал, в отличие от современного романиста, неограниченным количеством чистой бумаги и чернил (или сотнями мегабайт свободного пространства на жестком диске), ему приходилось быть кратким, и в условиях этой краткости сопоставление параллельных элементов несло на себе огромную нагрузку.
Как сформулировал это Олтер, «библейское повествование, тщательно экономя изобразительные средства, вновь и вновь приглашает нас задуматься о сложности мотивировок и неоднозначности персонажей, потому что это— важнейшие грани видения человека, созданного Богом и переживающего все радости и горести данной ему свободы… В конечном счете именно настойчивые повторы библейского повествования столь ярко высвечивают перед нами неизбежное противоречие между человеческой свободой и божественным замыслом»[7].
Но что добавляет это исследование к нашему пониманию Библии как Священного Писания? Конечно, ученые показывают нам, что книга Бытия— не просто «склад» разнородных фольклорных преданий, как это часто представлялось библейскими критикам рубежа XIX— XX веков. Конечно, они убеждают нас, что автор(ы) книги Бытия был(и) мастерами художественного слова. Но это все ценно скорее для неверующего, т. к. верующий и без того достаточно уважает Слово Божье.
Для верующего читателя литературный анализ раскрывает богословие Библии. Ведь Библия— Священная История, а не сборник догматов и наставлений о вере. Да, в ней есть и Закон, и наставления, но главная ее форма— историческое повествование об избранном народе (Ветхий Завет), о Христе и Церкви (Новый Завет). На главные вопросы нам отвечают прежде всего повествования. Сперва мы читаем о том, как именно Бог сотворил небо и землю, и лишь много позже— редкие и довольно скупые описания Единого, всеблагого и всемогущего Бога. Сперва мы знакомимся с историей жизни Иисуса из Назорета, и лишь потом— с несколько туманными и сложными для восприятия богословскими формулировками Павла из Тарса. Без первого второе просто было бы лишено всякого смысла.
6
Noble P.R. Esau, Tamar and Joseph: Criteria for Identifying Inner–Biblical Allusions, в журнале Vetus Testamentum, LII (2002), 2, pp. 219–252