А как зовут Самого Бога? В Книге Исход Моисей спрашивает Его об этом и получает такой ответ:
«- Я Тот, Кто Я Есть. Так и ответь сынам Израилевым: «Того, Кто послал меня к вам, зовут «Я Есть»".
Действительно, имя выделяет одного человека из толпы других, но Единый Бог не нуждается в этом. Бог заверяет Моисея, что Он реально присутствует в этом мире и в жизни Своего народа, что Он тождествен Себе Самому.
Тем не менее древние евреи знали и имя Бога. Оно звучало очень похоже на выражение «Я Есть», хотя мы сегодня точно не знаем, как именно (самая распространенная реконструкция— Яхве). Дело в том, что имя Божье все же было слишком священным, чтобы употреблять его в повседневной жизни, и его стали заменять словом «Господь». Из еврейского эта традиция перешла и во многие языки мира, включая русский.
Имя может быть не только отражением сущности человека, но и пророчеством о его будущем. Вот как, например, получил свое имя один из патриархов, Иаков. Будучи одним из двух близнецов, из чрева матери он вышел, держась за пятку своего брата. Имя Иаков (Йааков) созвучно слову «упяточил» (йеаков). Казалось бы, это совершенно внешняя, не имеющая значения деталь… Но дальше в Библии описывается, как Иаков занял место первенца вместо своего брата, Исава. И тогда
«… сказал Исав: Не потому ли дано ему имя: Иаков, что он запнул меня [дословно: «упяточил»] уже два раза?»
В дальнейшем Иаков получил новое имя, Израиль, и это имя стало названием проиcшедшего от него народа. Его лингвистическая этимология до сих пор неясна, однако в библейском тексте мы находим то, что современный ученый назовет наивной «народной этимологией». В Книге Бытие рассказывается о борьбе Иакова с таинственным незнакомцем, который под конец поединка дает Иакову новое имя:
«Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом и людьми и превозмог».
Автор недвусмысленно связывает здесь имя «Израиль» (Йисраэль) с глаголом «сара», «бороться» (для чего современные лингвисты не усматривают надежных оснований), и с существительным «эль», «Бог» (а вот эта связь как раз совершенно бесспорна).
Если первое имя описывает историю отношений Иакова с братом, то во втором в каком–то смысле сокрыта история его отношений с Богом, замысел Которого Иаков постоянно стремится «подправить», присвоив себе первородство и отцовское благословение.
Позднее пророк Осия скажет об Иакове–Израиле, имея в виду оба его имени:
«Еще во чреве матери запинал он брата своего, а возмужав боролся с Богом» (Ос. 12:3).
Как пророчества звучат имена Еммануил и Иисус. В Ветхом Завете Исаия предсказывает грядущее рождение чудесного младенца:
«Дева… родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Ис. 7:14).
В Новом Завете евангелист Матфей так передает весть, которую ангел возвестил Иосифу:
«…родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус: ибо Он спасет людей Своих от грехов их» (Мф. 1:21).
Евангелист не находил ничего странного в том, что не совпадает звучание имен, ведь совпадает их смысл: Еммануил (по–древнееврейски имману–эль) переводится как «с нами Бог», а Иисус (Йехошуа, или просто Йешуа) означает «Господь спасает». Эти имена гармонично дополняют друг друга и рассказывают людям о том, что за Младенец приходит в мир.
Итак, имя, с точки зрения Библии, говорит нечто важное о будущем своего обладателя, но о точном смысле пророчества человек порой не догадывается. В Книге Судей мы читаем историю тучного моавитского властителя по имени Еглон, которое происходит от слова «эгель», «телец». Моавитский язык был очень близок к еврейскому (собственно, их можно считать двумя ханаанскими диалектами), так что значение этого имени понималось одинаково и моавитянами, и евреями, но очень по–разному могло выглядеть его конкретное наполнение. Телец— символ мощи и величия, и царю такое имя подходит как нельзя лучше. Но, с другой стороны, раскормленный телец может быть заколот, что на самом деле и происходит, когда к Еглону приходит израильтянин Аод. Не случайно текст так подробно описывает «технологию» заклания:
«Аод вошел к нему; он сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно. И сказал Аод: у меня есть до тебя слово Божие. Елгон встал со стула. Аод простер левую руку свою, и взял меч с правого бедра своего, и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием и рукоять, и тук закрыл острие; ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части».
Действительно, «слово Божие» в данном случае и состояло в том, что имя «Телец» получило теперь совершенно новое толкование!
Переименование может выражать и насмешку. Во многих местах Ветхого Завета мы читаем о языческом божестве по имени Веельзевул (на древнееврейском Ваал–зевув, т. е. «властелин мух»). По–видимому, это презрительное прозвище, данное библейским автором предмету поклонения язычников. Сами язычники, вероятно, вместо слова «зевув» («муха») употребляли близкое по звучанию слово, означающее «возвышенное жилище». Действительно, божество куда приличнее называть «владельцем небесного дворца», чем «повелителем мух»! Но для евреев было важно развенчать это божество, и перемена имени оказывалась тут действенным способом.
К сожалению, практически ни один перевод не в состоянии передать этих тонкостей. Самое большее, что мы можем сделать— дать сноску в книге, где будут разъяснены столь необходимые для понимания и столь ускользающие ассоциации…
Ведь к имени в особой мере относится то, что О. Э. Мандельштам сказал о всяком слове в поэзии: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку. Произнося «солнце», мы совершаем как бы огромное путешествие, к которому настолько привыкли, что едем во сне. Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас и встряхивает на середине слова. Тогда оно оказывается гораздо длиннее, чем мы думали, и мы припоминаем, что говорить— значит всегда находиться в дороге». Сегодня это чувствуют поэты и дети, но когда–то так думал каждый человек.
Нагие и голые
Всем наверняка памятны две картинки на библейский сюжет: Адам и Ева нагие в райском саду (художники обычно стыдливо прикрывают их фигуры ветками деревьев). И рядом— другая картина: та же пара изгоняется из рая, на этот раз уже в грубых одеждах. Между этими двумя изображениями— история грехопадения первых людей. Но причем тут одежда, ее наличие или отсутствие?
Однажды две маленькие девочки рассматривали альбомы по искусству. «Они же тут все голые!»— захихикала одна, показывая на картины великих мастеров. «Это ты будешь голая, если разденешься, — рассудительно ответила ей подруга, — а они обнаженные!» Мне не известно точно, на какие картины или скульптуры смотрели эти девочки— может быть, как раз на изображения Адама и Евы. Но вторая девочка очень точно уловила суть дела: бывает непостыдная нагота, которая свидетельствует о красоте человеческого тела, именно ее и воспевали художники всех времен и народов. А бывает состояние униженного, беззащитного, опозоренного человека, которое мы и называем словом «голый». Даже если один человек застал другого без одежды совершенно случайно, если он немедленно вышел или зажмурился— оба все равно будут воспринимать это происшествие как что–то очень стыдное, порой даже разрушительное для их отношений.
Понятие «одетости», конечно, различается в разных культурах и даже в разных ситуациях внутри одной культуры. Где–то требуется сложный костюм из множества предметов, оставляющий открытыми только кисти рук и лицо (а иногда и они скрываются), где–то гостей можно встречать в узенькой набедренной повязке и бусах. Но представление об одежде, отсутствие которой означает позор, свойственно почти всему человечеству, и призывы принципиальных нудистов отказаться отстереотипов и раскрепоститься, принимаются очень немногими.