Стоя спиной к потухшему камину и опираясь на него своей сильной правой рукой, Зацепин твердо отстаивал свою позицию. Он должен был защищаться против всех остальных, старавшихся внушить ему ту мысль, что вера в один террор слишком узка для социалиста.
- Ну, так я вам объявляю, - кричал он громовым голосом, - что я не социалист!
Он делал ударение на каждом слове, чтобы придать им больше силы.
- Именно! - воскликнул торжествующим фальцетом Острогорский. Следовательно, вы - буржуа, сторонник угнетения рабочего класса капиталистами. Quod erat demonstrandum!*
______________
* Что и требовалось доказать! (лат.).
Он отвернулся от своего противника и начал ходить взад и вперед, напевая сквозь зубы какую-то арию, чтобы показать бесполезность дальнейшего разговора.
- Нет, я не буржуа! - выкрикивал ему вслед нимало не смущенный Зацепин. - Социализм - не для нашего времени, вот что я говорю. Мы должны бороться с деспотизмом и завоевать политическую свободу для России. Вот и все. А о социализме я забочусь, как о выеденном яйце.
- Извините, Зацепин, - вмешался Андрей, - но это нелепо. Вся наша нравственная сила заключается в том, что мы социалисты. Отбросьте социализм, и наша сила пропадет.
- А какое будете вы иметь право звать рабочих присоединиться к вам, если вы не социалисты? - вскричала, вскакивая с места, Вулич.
- Толкуйте! - протянул Зацепин, презрительно махнув рукой. - Все это метафизика. - Метафизикой он называл все то, что не заслуживало, по его мнению, ни минуты внимания. - Наша ближайшая задача, - продолжал он, покрывая своим громким голосом все остальные голоса, - побороть политический деспотизм, это необходимо для всех. Кто любит Россию, тот должен присоединиться к нам, а кто не присоединяется, тот изменник народному делу!
При этом он посмотрел в упор на Острогорского, чтобы не было никакого сомнения, к кому относились его слова.
- Что выиграет народ от буржуазной конституции, за которую вы боретесь? - взвизгнул маленький человечек, набрасываясь на своего крупного противника с видом петуха, наскакивающего на гончую собаку. - Вы забываете народ, потому что вы сами буржуа. Да, вот вы что такое.
- Посмотрите, господа, - сказал Давид, показывая на улицу, - вон пожарный насос. Не горячитесь, а то хозяин гостиницы обдаст нас холодной водой.
Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Его шутка не произвела впечатления на спорящих, и он снова погрузился в молчание.
Прения продолжались в том же роде, но, по мере того как спорящие уставали, они становились спокойнее. За это время все несколько раз меняли места. Теперь Зацепин стоял у стола рядом с Острогорским, который держал его за пуговицу сюртука.
- Дайте мне сказать два слова, чтобы убедить вас, Зацепин! - говорил он сладким, вкрадчивым голосом. - История Европы доказывает нам, что все большие революции... - И он продолжал пространно развивать свой тезис.
Зацепин слушал, весь выпрямившись, слегка наклонив голову и нахмурив лоб; судя по его физиономии, можно было с вероятностью заключить, что семя мудрости Острогорского падало на каменистую почву.
- Господа, - прервал Давид, взглянув на часы, - осталось меньше двух часов до вашего поезда. Пора подумать и о хлебе насущном. Давайте пообедаем. С этим, я надеюсь, все согласятся.
Он спустился вниз, а Острогорский вышел из дому, чтобы разменять русские деньги.
Андрей обрадовался возможности изложить свои взгляды, которые, казалось ему, будут приняты всеми, лишь бы их поняли, так как в его старательно выработанной перед отъездом программе было место для всего и для всех. Зацепин внимательно слушал.
- Это никуда не годится! - отрезал он наконец без малейшего колебания, энергично встряхнув головой.
- Почему же? - спросил Андрей.
Зацепин ответил не сразу. Он собирался с мыслями, приискивая слова, которые бы ясно их выразили. Его полемический жар остыл. Андрей был товарищ и намеревался действовать. С ним следовало говорить о сути дела, а не просто препираться. Он вдруг покраснел, и на лице его выразилось негодование.
- Вы предлагаете, чтобы мы шли рука об руку с либералами, сказал он, мрачно глядя на Андрея. - Но что, если они захотят, чтобы мы притихли? Разве мы согласимся? Клянусь, нет! Мы будем колоть, стрелять и взрывать, и пусть все трусы убираются к черту. - Он так ударил кулаком по столу, что чуть не разбил его. - Нет, Андрей, - добавил он более спокойным тоном, - ваш эклектизм* не годится.
______________
* Эклектизм - беспринципное сочетание разнородных, несовместимых, противоположных воззрений.
- А вы что скажете? - спросил Андрей девушку.
- Я думаю, что мы должны рассчитывать только на себя и идти своей дорогой. Те, кому дороги наши цели, пойдут за нами, - ответила она, краснея от возбуждения.
В этом ответе не было ничего такого, чего бы он не слыхал от сотни людей. Но серьезный тон, которым эти слова были сказаны, обнаруживал более нежели простую искренность и поразил опытное ухо Андрея. До этой минуты он отдавался непосредственному удовольствию первой встречи с настоящими русскими и обращал мало внимания на робкую девушку, принимавшую слабое участие в разговоре. Теперь же в нем проснулся инстинкт вербовщика, и он внимательно всмотрелся в нее. Ее свежее молодое лицо глядело умно и серьезно, а блестящие карие глаза были большей частью опущены вниз. Ее маленькая энергическая фигурка была одета в простое черное платье - обычный костюм революционерок.
За обедом он стал расспрашивать ее об ее занятиях и планах и узнал, что она член тайного студенческого кружка для самообразования. Ему нетрудно было догадаться, что она руководила кружком. Она ехала в Швейцарию с целью закончить свое образование. Андрей советовал ей направиться в Женеву, где легко будет устроиться, и дал ей письмо к Лене.
Поезд отходил в четыре часа. Давид дал отъезжающим все нужные указания и много полезных советов. Но его материнская заботливость исчезла. Они уже не находились под его опекой, и вся его внимательность и предупредительность перенеслись теперь на Андрея. Они вдвоем направились в гостиницу, и решено было, что Давид переселится туда же. Они должны были провести в городе субботний день, и Давид сказал, что велит Шмулю быть готовым к утру в воскресенье.
- Не раньше? - спросил Андрей.
- Раньше нельзя, если иметь дело с евреями, - объяснил Давид. - Но по эту сторону живет один человек; я могу его повидать, если хочешь.
Андрей попросил так и сделать, и Давид вскоре явился с известием, что некий Шмидт (контрабандист-немец) может перевести их через границу в эту же ночь, если им угодно. Андрей с радостью согласился: ему хотелось как можно скорее попасть в Петербург. Давид тоже спешил, так как у него было много дела на руках. Ввиду этого тотчас же послали за Шмидтом, который не замедлил явиться.
Шмидт был толстый и круглый человек с добродушным и честным немецким лицом, одетый как фермер. Он вежливо поздоровался с Андреем и сделал несколько замечаний о погоде. Затем прямо перешел к делу и сказал, что все готово.
К сожалению, оказалось, что у молодого человека было слишком много багажа. Революционер, приезжающий на родину, должен быть хорошо одет и иметь довольно много вещей и противоположность оставляющим отчизну. Давид протестовал против всяких задержек, чтобы не опоздать на поезд.
После этого последовали быстрые и короткие переговоры по-немецки между Давидом и Шмидтом, за которыми Андрей не мог уследить. Он понял, однако, что все кончилось к обоюдному удовольствию. Немец взвалил себе на плечи чемодан Андрея, и они направились все вместе к его дому.
Это был маленький двухэтажный домик с хорошеньким палисадником. Фрау Шмидт, степенная дама средних лет, в белом чепце, вышла к ним и предложила закусить.