То, что ты их нашел, сообщил адрес и принимал участие во всех приготовлениях к похоронам, — так мужественно. Я у тебя этому научился. Я перенял от тебя это спокойствие. То, как ты себя вел, — это мудрость, сынок. Ты принимал то, чего никому не избежать…
Мне очень помогли люди, которые тебя любили. Пришли ребятишки, твои сокурсники, — Игорь Скляр с Натальей Акимовой, Барон и другие. И все они рыдали, а я сказал им: «Ребятки, не надо так! Вы же на меня все перекладываете». Они даже опешили… А Марат Башаров рухнул на колени и закричал: «Андрюха! Я многому у тебя научился!» Этого, по-моему, не способно выдержать ни одно сердце… И все хотят сказать тебе добрые слова, сказать тебе «спасибо». А ты об этом даже как-то и не думал, ты жил легко и свободно. Помнишь наш с тобой разговор о Моцарте и Сальери? Конечно, лучше быть Моцартом. Но Бог тебя не обидел, дарование у тебя оказалось большое. Причем такое, которое нужно людям, и это самое главное. Ты состоялся как артист. Вроде бы такой ненавязчивый, простой, а сделал себе имя в кино — и не заразился этой «московской болезнью».
Неизвестно, может быть, история пишется только для того, чтобы там было хорошо. Понимаешь? Этого ведь не определить, эти вещи находятся за гранью нашего понимания. Мне кажется, ты понимаешь.
Жаль, что ты себя не берег. Эти твои бесшабашность и свобода… Ты абсолютно не опасался за свою жизнь. Помнишь Сократа: «Человеку, поистине мужественному, не к лицу стараться прожить как можно дольше, а принимать жизнь, какой бы она ни была». Великая мудрость.
В тебе, Андрюша, тоже была мудрость — при кажущемся ее отсутствии. Мудрость вообще такая категория — либо она есть, либо ее нет. Но если ты ею обладаешь, она со временем вырастает, накапливается, примиряет с жизненными невзгодами. Мудрость подсказывает человеку, как вести себя в тех или иных ситуациях, позволяет лучше узнать других людей. А людей ты, сынок, любил. Как ты любил своих друзей! Вон какие они стали! Недавно мы встречались с Лешей Гаккелем, и он рассказывал, как вы с ним шили джинсовые куртки и продавали их как импортные. Тогда это было в духе времени. Что поделать — в те годы ты не был востребован как артист. Чья в этом вина, сказать трудно. Во всяком случае, не твоя, сынок. Хотя, чего уж греха таить, ты тоже руку приложил к тому, что к тебе стали настороженно относиться в театре. Помнишь, после армии ты дал повод думать о себе как о человеке несколько легкомысленном. Режим в театре нельзя нарушать — это святое. Об этом мы с тобой неоднократно спорили. Тебе в вину никто ничего не ставит, теперь все выглядит в особом свете. Но сколько бы ты еще успел сделать и в кино, и в театре! Ты мог бы сыграть очень весомые, серьезные роли.
Я помню, как ты рассказывал мне о своей встрече с Галиной Польских. Ты неожиданно для самого себя назвал ее тетей Галей. Она очень нравилась тебе как актриса. Как ты сказал: «Это такая очаровательная тетка!» Ты ей что-то посоветовал на съемочной площадке, и вместо того, чтобы спросить тебя, кто ты такой и что тебе нужно, Галина Польских стала, как школьница, внимательно тебя выслушивать. Ей это было интересно и нужно. Даже в этом маленьком эпизодике — весь ты. Важно, Андрюша, что к твоему мнению прислушивались многие люди, в том числе весьма известные и уже состоявшиеся. Сцена — вообще сложная вещь, не все ходы на ней можно просчитать заранее, и со стороны, разумеется, виднее. И ты просто не мог не поделиться своим впечатлением от игры. Молодец, сынок! Я думаю, что Галина Польских помнит этот случай и благодарна тебе.
Так люди и должны жить. Я понимаю, сынок, когда ты слышал от меня «должен», «не имеешь права» или «как не стыдно» и т. д., тебя это всегда коробило. У тебя были свои взгляды, свои принципы. Ты по гороскопу, как я уже говорил, львиного происхождения. А тут папа-Дева советы дает… Но я также знаю, что ты был очень неравнодушен к этим советам. Я чувствовал, что тебя интересует мое мнение.
С детства я был для тебя авторитетом. Папа защитит, папа объяснит… Потом между нами возникло отчуждение, с твоей стороны это были нигилистические, чисто возрастные вещи. Вспомни, с какой иронией ты относился к моей работе, называя ее смешной. Для меня это было понятно и естественно. Но отношения «отец и сын» всегда были корректными. С твоей стороны — как элемент уважения и профессионального, и человеческого.
Мы держались друг с другом на равных. Я мог сделать тебе замечание, скажем, по поводу твоего спектакля «Мужчины на час». Оба мы понимали, что нужны деньги, что зрителям почему-то нравятся именно такие спектакли… Но я знал, что в театре ты можешь гораздо большее! К примеру, твоя роль Венечки в спектакле «Москва — Петушки» или главная роль в «Смерти Тарелкина». «Тарелкина» поставил прекрасный режиссер Юра Бутусов, который и собрал самых популярных актеров. Миша Пореченков, Костя Хабенский, Андрей Краско — это же, как говорится, «убойная команда». Но и ты не отставал, ты тоже иногда делал мне замечания. Помнишь, ты посмотрел спектакль «Заноза» по Франсуазе Саган в театре «Приют комедианта» и вдруг сказал мне: «Папа, а чего ты под партнеров подстраиваешься?» — «В смысле?» Ты пояснил: «Поскольку автор — француженка, пьесу вы пытаетесь играть по-французски (а американскую якобы нужно играть по-американски и т. д.), будто вы не русские артисты. Иди от себя — ты интереснее этого твоего Люсьена». И хотел бы я этого или нет, перемены налицо — мне даже интереснее стал этот спектакль, а роль — явно убедительнее.
У нас с тобой было нормальное взаимообогащение, Андрюша. Мы постоянно чему-то друг у друга учились. Вспомнить хотя бы ту хмельную сцену в «Блокпосте».
Фильм был только что снят, и режиссер Саша Рогожкин пригласил меня на просмотр. Картина мне понравилась. Я только сказал: «Андрюш, а пьяного-то ты так и не сыграл. Ведь в той сцене твой персонаж буквально «надирается». Ты смутился, а я тебя успокоил: «Пьяного сыграть непросто… Но ты не расстраивайся!»
Через год в Доме кино, когда фильм вышел уже официально, я посмотрел его повторно и произнес: «Андрюха! Я должен перед тобой извиниться». — «А что случилось?» — «Да ты был прав, сынок. Вас предал генерал (его играл Леша Булдаков), и ты пьешь, но водка тебя не берет. Очень правильно ты сыграл!» — «Да иди ты, — удивился ты и добавил: — А я об этом даже не думал». — «Видишь, я заставил тебя расстроиться тогда, год назад, а получилось, что ты все верно сыграл. Но и я только сейчас это понял». То есть ты, сынок, интуитивно чувствовал, как нужно сыграть. Саша Рогожкин по этому поводу сказал: «А я очень доволен работой Андрея. Мне и не нужно было, чтобы он играл невменяемого пьяного».
Похожая история, сынок, как ты помнишь, случилась у меня с Александром Володиным. Я назвал это «пружиной». Мы часто обсуждали с тобой эту историю.
Володин завел во мне «пружину». Когда я собирался уходить из БДТ, он спросил: «Ваня, говорят, ты собираешься уходить из театра? А куда?» — «Да не знаю, никуда я не готовлюсь». — «Но куда-то ведь хочется?» — «Да хотелось бы в «Современник». — «Да? Так там же у меня все друзья. Давай я тебе протекцию составлю. Там же тебе конкурировать не с кем».
И он это как-то так сказал, что, мне показалось, имел в виду следующее: взять-то меня возьмут, но… Я покраснел, а Володин, видимо, списал это на мою стеснительность. А на самом деле я в это время разозлился до необычайности: «Ах вот ты как, гениальный драматург, про меня мыслишь — думаешь, я бездарный артист? Ну уж нет! Я докажу, что чего-то стою!» Года за два до его смерти я открыл ему эту тайну. (Мы, кстати, Андрюша, ехали тогда в твоей машине — ты вез нас на могилку к Паше Луспекаеву.)