В трапезной сгустился сумрак. Вошел монах, поставил на стол два свешника с зажженными свечами и покинул трапезную, плотно затворив дверь, зная, что митрополит не терпит приоткрытых дверей. Все за столом молчали. С улицы через открытое окно слышался плеск дождя в лужах. Митрополит тихо сказал:
– Поди, на всю ночь зарядил.
Митрополит, встав из-за стола, подошел к окну и, не оборачиваясь, заговорил:
– Вчерась приснилась мне татарская царица Тайдула, кою мне с Божьей помощью удалось вылечить от слепоты. Была она простоволоса и звала к себе. Мертвая звала. Все чаще и чаще вижу сны, в коих покойники меня к себе зовут. Срок, выходит, мой приближается.
За столом никто не проронил ни слова. Митрополит, отойдя от окна, прошелся по трапезной, остановившись у стола, поглядел на своих гостей и заговорил не торопясь, как бы желая слушателей вести от только что сказанного:
– Плохо Тверское княжество людскую жизнь правит! А ты, Евфилий, будто ослеп и сего не видишь. Князь твой злобой грешит. Боярам над смердами великую волю дал. Печалятся мне люди. Печалятся, унывая от всяких горестей, обращаются люди к Господу с надеждой.
Замолчав, митрополит допил из чарки квас и наставительно добавил:
– Поведай князю об услышанном от меня. Прямо скажи, что митрополиту, князю святой Церкви Великой Руси, докуки смердов не по душе. Слышишь?
– Слышу! Только дозволь слово молвить, святитель.
– Молви.
– Каков нрав у тверского князя, тебе ведомо. Может, лучше повелишь ему грамотку написать. Грамота твоя сильнее моего слова.
– Ишь, каким зайчишкой прикинулся! Во всем, чую, потакаешь князю. Неужто боишься?
– Боюсь, святитель.
– Дозволил запугать себя!
– Злобив больно князь.
– Ты – слуга церкви Господней. Понимай, за кем сила. За тобой, Назарий. Ты о моем нраве не забывай, а то пользуетесь моей старостью, а я гляжу, гляжу да и ногой топну на Тверь. Князь гневит меня через меру. Дождется – повелю церкви в уделе затворить.
Евфимий, перекрестившись, поднялся с места.
– Уразумел? – строго спросил митрополит. – Спроси отца Сергия, как он по моей воле затворял церкви в Нижнем Новгороде да князя с боярами вразумлял. Запоминай, Евфимий, сказанное. Поостережешься поведать князю мою волю, так велю самого за ослушность в затвор послать. Сыто и праздно в Твери жизнь правите, не ведая, чем нонешняя Русь живет. А Русь наша хранит в помыслах светлых надежду на милость Божью. – Алексий оттянул пальцами ворот, вздохнул: – Душно мне от мокрети.
Игумен и епископ, получив благословение владыки, вышли из покоев.
После их ухода старец обратился к Сергию:
– Видел хитреца? Тверскому князю он во всем потакатель и помощник. Ужо навещу Тверь и отучу князя за спиной Руси с литовцами перемигиваться. На колени его перед церковью поставлю.
Митрополит и Сергий вышли в узкий коридор, пахнущий теплой смолой, и направились к опочивальне, дверь в покои перед ними растворил белокурый послушник. Темень здесь разгоняли три горящие лампады.
– Взгляни на лик Спасителя, отче.
Сергий подошел к киоту, и тут же его взгляд был прикован выражением глаз Христа. Заметив удивление Сергия, митрополит, улыбнувшись довольно, произнес:
– Вижу, приметил, что очи у Спасителя наши, такими же Русь глядит на свет Божий.
– Кто поновил образ?
– Да тот юноша, коего ты направил ума-разума набираться у Паисия. Твое благословение его рукой водило, когда возымел он желание по-нашему очи Христа написать.
– Радуюсь, что узрел в нем искру Божью. Как же он решился на такое деяние? Не сробел?
– Он, как я приметил, не робкий, только душой больно мирской.
– Сейчас-то где обретается?
– Повелел я ему опять в монастырь податься. Волю твою на то не порушил.
– Зимой возьму его к себе в Троицу.
– Не спеши. Пусть сам обретет путь к Господу.
– Смотрю и поверить боюсь: такими очи Христа Русь еще не видала.
– Увидит. Русь все по-иному видит. Не только страхом перед Господом живет, а заветной надеждой на его милость. Русь мнит Господа милостивым. И милость эта нужна ноне Руси. Родится от нее в наших людях сила богатырская, что поможет встретить грудью дьявольскую татарскую ярость.
Митрополит, взглянув на Сергия, предложил ему сесть, пояснив смущенно:
– У меня и самого в ногах силы в обрез. Моя старость настырная. Не поверишь. Всяко норовит меня на вечный покой отправить.
Спросил после паузы:
– Какая нужда привела тебя ко мне?
– Сны вещие – тому причина.
– Сны? – удивленно спросил старец. – Уж не подметная ли грамота приснилась?
– Про что грамота?
– Сейчас прочтешь.
Алексий подошел к аналою, из-под раскрытого Евангелия достал листок пергамента. Передав его Сергию, повелительно произнес:
– Прочти и позабудь!
Сергий, прочитав неразборчиво писанные строки, побледнел. Вернул грамоту старцу, а тот вновь положил ее под Евангелие.
– Да как же замыслилось такое?
– Замыслилось. Мамаю со мной тесно на Божьем свете. Тут важнее другое: по какой причине такое замыслилось именно в нынешний год?
– Неужли Мамай на разорение Руси замахнулся?
– Истину молвил! В этом причина его ненависти ко мне. Он ведает, что князь верит мне, и надеется, что без меня Дмитрию станет худо. Но невдомек татарину, что беда для Орды не во мне, а в слитности Руси удельной. Тебя спрашиваю, отче, веришь ли в вызволение Руси от ига?
– Верю!
– Оттого-то Мамаю и надо нас убить, надо Русь лишить молитвенников за ее покой.
– Поплывешь?
– Нет! Беречь себя стану, чтобы дольше молиться о силе Руси до того дня, когда, встав с глазу на глаз с врагом, отобьет у татар охоту на ее разорение. К чему мне перед Мамаем своим бесстрашием хвастаться? Живой я нужнее Руси. Уверовал, грешный, что Русь Великая обретет силу богатырскую, и крепка в этом наша вера с тобой, отче.
Замолчав, митрополит, стоя у раскрытого окна, долго слушал плеск дождя и заметил сокрушенно:
– На всю ночь разошелся…
4
После возвращения в монастырь Андрею сразу пришлось заняться работой, он помогал Паисию в написании иконы Спаса Нерукотворного, предназначенной для нового храма в монастыре на Белом озере. Икону заказали для храма в честь святого, имя которого носил именитый боярин Питиримов. Сам боярин и игумен монастыря привезли заказ, и прихватив с собой образец, по коему должна быть написана икона. Образец был списан с хранящейся в Новгороде иконы, почитаемой новгородцами как святыня.
В монастыре на Белом озере были иконы, написанные Паисием, поэтому игумен, которому нравилась его работа, убедил боярина-жертвователя передать заказ на икону именно в руки старого мастера. Однако тот упорно отказывался от заказа, ссылаясь на свою старость, правда, наиболее важной и даже, пожалуй, главной причиной отказа послужило то обстоятельство, что Паисий не любил писать копии.
Заказчики долго уговаривали Паисия, даже призвали на помощь игумена. Тот на разные лады увещевал Паисия, доказывал ему, что выполнение заказа наверняка принесет для обители пользу, так как боярин обещал в благодарность сделать богатый вклад. В конце концов Паисий согласился, но выговорил условие, что будет писать икону, не придерживаясь в точности цветов привезенного образца. Заказчики неохотно, но согласились с его условием, зная, что упрямого Паисия им все равно не переубедить.
Обрадованный возвращением Андрея, Паисий, дав юноше отдохнуть с дороги, отправил его на поиски в округе нужной для иконы доски. Андрей возвратился через восемь дней и привезенные им доски живописец признал годными.