Андрей давно уж не чувствует сырого дыхания моросняка, а слышит запах снега, зимней стужи, и перед взором его разыгрывается то же действо, та же драма, что преследует и Феофана, но которая вселяет в Андрея спокойствие и уверенность в своей правоте всякий раз, когда он вспоминает об этом.
В замерший рассветный или предвечерний час по тихой зимней дороге, которую было хорошо видно через ольховые верхи с покинутыми грачиными гнездами, медленно поднималась немногочисленная процессия человек в тридцать — мужчины, женщины в темных платках, дети, собаки, бежавшие за людьми по обочине, и лица женщин были печальны, детей — испуганны, мужчин — строги и сдержанны, и все они смотрели на босого человека, идущего впереди с тяжелым березовым крестом на плече, и на оборванного мужика, помогающего ему нести его тяжесть, которую он сбросил на вершине холма у вырытой в промерзшей земле ямы, и, зачерпнув ладонью, глотал снег, глядя на остановившихся внизу людей ожидающим и таким спокойным взглядом, что какая-то баба, беззвучно охнув, опустилась на колени прямо в снег, а все остальные вдруг обернулись, потому что из-под горы примчались всадники, спешились все, кроме одного, который достал из седельной сумки кусок бересты и писал на ней что-то, пока ладные парни в сапогах укладывали свою жертву на крест, возились вокруг деловито и неторопливо, и еще несколько человек опустились на колени, и малый на побегушках с исписанной берестой в руках бежал от ждущего в стороне всадника к молча орудующим у ямы людям, и пестрая дворняга, сев боком к происходящему, подняла голову и завыла, но не было слышно ее тоскливого, умирающего голоса…
Андрей ловит себя на том, что уже несколько минут дергает кольцо калитки в монастырской стене, вместо того чтобы толкнуть ее плечом, и, обернувшись к Феофану, продолжает:
— Да разве не поддержит таких всевышний? Разве не простит им темноты их? Сам знаешь, не получается иногда что-нибудь или устал, измучился и ничего тебе облегчения не приносит, и вдруг с чьим-то взглядом, простым, человеческим взглядом в толпе, встретишься — и словно причастился, и все легче сразу… Разве нет? Ну чего молчишь?
Теперь уже идут они по зимней дороге, среди высоких голых деревьев, закутавшись в суконные рясы, потому что затянулся их спор. Спор важный, непримиримый и не решившийся этим разговором.
— Не так уж худо все, — продолжает Андрей. — Врагов на Куликовом разбили? Разбили. Все вместе собрались и разбили. Такие дела только вместе делать надо. А если каждый на своей дуде играть будет… Вон князья поспорили, теперь друг на друга жалиться в орду побегут, подарками хана задаривать станут. Это вместо того, чтобы собраться всем разом да и… А они усобничают! Теперь жди — кровь польется, а народ страдает. Думаешь, ему смута нужна, кровь? Палить да жечь? Я же знаю, ты про смуту во Пскове говорил. Так ведь каждого можно до отчаяния, до злобы довести, коли так…
— Ты понимаешь, что говоришь? — оглядывается Феофан. — Упекут тебя, братец, в Белозерск иконки в монастыре подновлять за язык твой…
— Что, не прав я? — спрашивает Андрей.
— Ох, прав, не прав, пусть бог судит, оставь меня в покое! Молод ты еще меня учить молод! — Феофан в запале снимает скуфью и кончает разговор, дернув себя за космы. — А я стар учиться!
Андрей устало улыбается и, зачерпнув ладонью из сугроба, глотает обжигающий горло снег.
Ослепление. Лето 1407 года
Жаркий полдень.
На поляне в траве лежит мальчишка лет тринадцати и смотрит сквозь ветви деревьев на небо. Он видит солнце и деревья, траву у самых глаз и птиц, вспархивающих с дрожащих веток.
В кустах, помахивая хвостами, пасутся стреноженные кони. В тишине позвякивают удила и гудят слепни.
Малый зажмуривает правый глаз, и все, что он видит, прыгает чуть влево. Зажмуривает левый, и все перескакивает вправо. Тогда он закрывает оба глаза, и становится темно.
Когда он снова открывает глаза, то видит перед собой двух чернецов, которые с любопытством глядят на малого. Это Андрей и Даниил.
— Ну и как? — спрашивает Андрей.
— Чего «как»? — не понимает малый.
— Ну, вообще. Дела как двигаются?
— Да двигаются, слава богу… — настороженно отвечает малый, продолжая лежать на земле.