Наконец мужикам удается протолкнуть доску в дверной проем, и они скрываются в соборе. Служка семенит за ними. Гремит тяжелый церковный засов.
— Вот тебе и посмотрели, — бормочет Андрей и, стараясь согреться, подпрыгивает на одном месте.
— Я говорил, не пустят, — усмехается Кирилл.
— Постоим немного, — бодрится Даниил, — может, еще и пустят.
— Да! — безнадежно машет рукой Андрей. — Пошли, чего там…
В это время дверь с лязгом отворяется, и на паперть, пряча за пазуху заработок, выходят довольные мужики. Вслед за ними появляется служка, болезненно морщась, смотрит на толпу и сиплым голосом заявляет:
— Зря стоите, неужели непонятно?! Никого не велено пускать! Не велено, понимаете?
— А ну-ка, погодите! — бормочет Даниил и начинает протискиваться сквозь толпу в сторону соборного входа. Андрей и Кирилл, стараясь скрыть надежду, следят за его маневрами.
— Слушай-ка, мил человек! — обращается Даниил к служке и тормошит его за рукав. — Из Андроникова монастыря мы пришли на красоту вашу посмотреть. И со мною молодых двое. Иконописцы тоже. Ученики. Может, пустишь? А?
— Так не велено же… Я ведь не хозяин! Не велено!
— Как же не хозяин, когда хозяин! С утра шли, озябли, только б на Феофана взглянуть, на работу его. А? — Даниил осторожно кладет в ладонь служки монету. — Не баловство ведь это, для дела надо. А со мною молодые: Андрей да Кирилл.
Для приличия поколебавшись, служка берется за дверное кольцо:
— Пойду спрошу… Может, и выйдет что, не знаю…
Юркий монашек, который все время мельтешит около входа, бросается к Даниилу:
— Возьмите меня с собой… А? Если пустят. Возьмете?
Через несколько минут служка высовывается из-за дверей и строго смотрит на Даниила.
— Кто здесь из Андроникова? Проходите!
Даниил машет рукой. Андрей и Кирилл продираются сквозь возмущенную толпу.
— Это свои, свои! — деловито глядя на приближающихся чернецов, объясняет служка. — Мастера… Больше никого!
Пронырливый монашек с собачьей преданностью заглядывает в глаза служке.
— Я с ними, я с ними! — приговаривает он и проскальзывает в дверь первым.
Пройдя темный притвор, они входят в храм и останавливаются на пороге. В соборе ни души.
— Где же он? — тихо спрашивает Даниил. Никто не отвечает. Даниил оглядывается — служка словно сквозь землю провалился. Пасмурный свет тихо освещает стены, просачиваясь в щели похожих на бойницы окон. Неясно высятся своды, и темнота углов настораживает вошедших.
— Где же он? — повторяет Даниил.
— Нет никого… — тихо говорит Кирилл.
— Не видать что-то, — недоумевает Андрей.
— Тише вы! — шипит Даниил на товарищей.
Голоса приглушенно мечутся среди сумрачных стен.
— Просторно-то как! — говорит Андрей и, поборов робость, переступает порог. Медленно, привыкая к темноте, он выходит по звонким плитам на середину, и фигура его кажется призрачной в полумраке собора.
— Да-а-а… Такой соборище расписывать… А, Андрей? — говорит Даниил, испуганно глядя ему вслед.
— Велик больно, — замечает Кирилл.
Где-то в темноте гулко разбивается о плиту сорвавшаяся сверху капля. Приблудившийся монашек вертит головой и неотступно следует за чернецами.
Андрей, удивленно подняв брови, стоит и смотрит на прислоненную к стене огромную икону.
Скрипнув, приоткрывается в стене низкая дверца, и по полу тянет холодом. Монашек крестится и с тревогой приглядывается к погруженным в темноту углам.
— Только темновато здесь. А, Даниил? — прислушиваясь к тишине, говорит Кирилл.
— А зачем много света? Самый раз. Андрей, ты чего там?
Андрей не отвечает.
— Андрей!
— Идите сюда… — шепотом зовет Андрей.
— Чего? — не слышит Даниил.
— Сюда идите, — раздражаясь, но так же тихо повторяет Андрей.
— Может, позвать кого? — теряет терпение Кирилл.
— Идите сюда! — неожиданно кричит Андрей.
Все бросаются к нему, по голосу поняв, что что-то случилось, и останавливаются, пораженные, перед иконой Феофана.
Чьи-то легкие быстрые шаги слышатся за спиной чернецов. Монашек оборачивается. Никого. Только чудится ему, что кто-то бесшумно мелькнул от низкой дверцы и скрылся в темноте за столбом. Монашек мелко крестится и начинает бормотать: «Богородица, дево, радуйся, благодатная Мария…»
Андрей смотрит на икону сосредоточенно и почти сердито. С доски на него взирает суровый лик изверившегося в людях, всезнающего Спаса.