Фильм закончился, до следующего объявили перерыв на полчаса. Хотел я, было, посмотреть титры - узнать автора музыки. Но куда уж там, все повска-кивали и рванули к выходу, не стесняясь наступать на ноги.
Вот почему не люблю «общественные места» - потом воняет от всех, да ещё от носков аромат.
Мы тоже вышли из зала. Настя ушла по своим женским делам, а я пошел купить что-нибудь поесть и попить. Блин, вот она - паранойя на марше. Чело-век видит, что в кинотеатре все пьют и едят. Так по ящику показывают. Он идёт и делает так же. Нельзя побывать в кинотеатре и не купить попкорна и кока-колы, такой стереотип. Деньги небольшие, да сколько вас таких за день пройдет!
Такая тоска опять напала. Вот, пришел я в этот кинотеатр поганый, смотрю тупое кино, мерзкое. Сзади уроды какую-то мерзость говорят. И на фига все это? Из-за Насти?
Вышел я на крыльцо, покурить. Народу немного там было, только те, кто тоже покурить вышел между сеансами. Уродская «Ауди» уже уехала - и хоро-шо, что уехала. Поставил купленную фигню на барьер крыльца, достал сига-рету и сел на корточки. Сижу и не прикуриваю, просто кручу сигарету в ру-ках, и так мерзко мне.
- А, вот ты где, – голос в спину.
Настя вышла на улицу.
- Дай курить, - говорит. - О, ты и кока-колы купил!
Я невольно улыбнулся, когда давал ей сигареты. Не знаю, почему улыб-нулся, рефлекс какой-то сработал подлый.
- У тебя красивая улыбка – говорит, - почаще улыбайся.
А мне опять так мерзко стало.
Отошел я и облокотился на барьер, отвернулся и закурил. Грудь сразу за-ныла, хорошо Артур всадил.
- Настя, - говорю, - а с чего ты, такая вот красивая, популярная и вдруг ко мне такой интерес проявляешь?
Она подошла и встала рядом, тоже облокотилась и посмотрела туда, куда я смотрел. Хотя если честно, никуда я не смотрел.
- Да ты тоже ничего себе, - говорит.
- Почему? – говорю.
- Ну, ты такой симпатяга всегда в школе был, а сейчас вообще просто от-падный стал. Джош Хартнетт. Просто копия его.
Это, наверное, комплимент был, а я не знаю, кто такой этот «Джош Харт-нетт». Наверное, обнять я ее должен был. А мне опять так тоскливо сделалось.
- Иногда я хочу уродцем быть, - говорю и пепел стряхиваю.
- Почему это еще? – сказала Настя и очки свои темные одела.
- Ну вот, это… не знаю, как сказать.
Действительно, не знал я, почему. Хотелось и все. Хотелось, чтобы никто меня не трогал, будто меня и нет вовсе. И, кроме того, подумалось тогда: «будь я уродцем, хрен бы тут стояла бы со мной, ты даже не посмотрела бы в мою сторону».
- Мало этого всего, - говорю.
- А что еще надо-то? - говорит и удивляется.
Опять бесится.
- Слушай, ты!. Ты опять начинаешь гнать пургу! Будешь продолжать - я уйду просто!
А мне не хотелось, чтобы она уходила.
- Вот, если бы я уродом был…
- Перестань! - говорит, резко так, аж муражки по спине побежали.
Она сняла очки и отошла, а я, баран, опять закурил.
- Прикольная фотка, да?
А я не расслышал, стою, пялюсь в асфальт.
- Андрей! Ну…?
- Что?
- Прикольная фотка, да?
Говорит и показывает на плакат на стекле приклеенный. А там мама с ребенком. Такие счастливые.
- Не знаю, - говорю. Пофигу мне этот постер.
- Ну… как это - не знаешь? – говорит. - Ты что, не любишь детей?
- Люблю, - говорю.
Знали бы вы, с каким трудом я выдавил из себя это слово - люблю.
- Тогда что? – начала Настя меня пытать.
- Это ведь фотография, – говорю.
- И что? Мама с сыном идет, - говорит. – Ну что тут-то плохого?
- Я и не говорю, что это плохо, просто…
Сам я не знаю. Да и что мне до этой фотографии?
- Что просто? – говорит и опять злая делается. И опять очки одела, види-мо злобно смотрит, наверное.
- Это всего лишь фотография, - говорю. – Может, и не мать это вовсе, а актриса, может, мама у этого крохи нефотогеничная. И ребенок, может, всю съемку плакал. Вон, какое личико с глазками красное. Поэтому и план даль-ний. И давай не будем, далась тебе эта фотография!
- Ну, ты даешь, - говорит и поправляет очки, - ну, ты даешь…
Настя сделала движение, - типа массаж висков, сняла очки и посмотрела на постер. Потом взяла колу с попкорном и пошла в кинотеатр. У самой двери остановилась, открыла дверь уже и вдруг обернулась, и говорит:
- Ты просто неизлечимый… Но такой красивый, - шутливо и смешно так, а потом вздохнула, наигранно, шутливо, подняла голову вверх, выдохнула. - Ахх!
Совсем не злобно и не издевательски, говорю ведь, шутливо так.
И зашла внутрь.
Выкинул я сигарету и поплелся следом.
Потом начался второй фильм. Настя села на последний ряд. Сидеть там удобней, по ее мнению, было. Никто в затылок не смотрит, а я, дурак, пове-рил. Фильм был про супергеройского мутанта.
Этот уже был поинтересней, прикольно было, когда простой разносчик пиццы летал над городом в своем ужасно гомиковатом костюме и ставил на место тех, до кого нет дела полиции: карманников, разбойников, грабителей, не знаю, как они там в Америке называются. Тех, кто, в основном и мешает жить простым людям. Досмотрел я до середины и разочаровался в этом кино. Взбесили граждане, вернее, не сами граждане, а то, как они себя повели, ко-гда супергерой решил зажить жизнью нормального человека. Они бесились и выступали, они ненавидели своего героя. Странная логика получилась: дела-ешь добро, вроде бы так и надо, а стоит отойти - и тут же тебя проклинают, будто ты им чем-то обязан. Вот и помогай потом людям, твари неблагодар-ные.
Кино досмотреть не получилось. Ушел прямо с сеанса. Виной тому, стал мой первый, или нет, второй в жизни взрослый поцелуй.
Не помню, как это получилось, вроде как устал я от кино и хотел колы взять попить, она у нее на коленях стояла. А потом - только губы… такие теп-лые… и помаду, и все эти запахи парфюмерии с косметикой (никогда так близко их не чувствовал) и грудь ее на моей груди тоже помню…
Время словно остановилось. Знаю, что это звучит избито, но ведь именно так и было. В перерывах между поцелуями, даже в темноте я видел, как она улыбается, а я, тупица, как бродячий кот, дорвавшийся до еды, озирался по сторонам - не смотрит ли кто. И кажется, нашел одного – мужика лысого с со-седнего ряда, чуть впереди нас сидевшего. Темно было, хрен поймешь, он по-стоянно косился на нас, а может и не косился. Может, я просто хотел, чтобы кто-нибудь смотрел. Может, я искал оправдание своему неумению целоваться, вот, мол, этот пялится…