Первые капли дождя начали падать с неба. Начался мелкий моросящий дождь. Одел я куртку, поднял воротник и закурил.
И никому до меня нет дела, никому! Моему государству плевать на меня, мой народ ненавидит меня. Мое государство хочет использовать меня, мой народ хочет убить меня. И те, и эти говорят: стань как все и живи! Стань как все и живи? Не хочу? Не хочу! Не хочу!!! Ослепнуть бы…
И все кругом правы. Любой гребаный психолог это скажет. Психолог, психотерапевт, или как там они по-новому себя еще называют, не помню… не знаю и знать не хочу!
Мент остановил – прав, так в законе написано. Училка – права, я не на-писал сочинение. Государство призвало – право, у меня долг перед Родиной. «ГГГ» права, не знаю только в чем, но она права, точно.
Не прав только я, не прав только я. Нечего блевать на улице без паспор-та, сочинения пиши так, как надо и не пойдешь в армию, получишь корочку.
Корочку, означающую, что ты человек? А если нет её у тебя - то и не че-ловек? Не поступишь никуда - тогда в армию, там, где нелюди тебя класси-фицируют. Любого надо классифицировать, занести в графу, присвоить при-знаки, проштамповать. В конце концов, если надо – поставить клеймо.
Больной я все-таки.
Людской поток был густой. Все спешили поскорей перейти мост и ук-рыться от дождя, спешили даже те, у кого были зонты. Спешат люди, все по-глощены своими заботами. Шаркают подошвами, стучат каблуками, а все равно друг друга разглядывают, оценивают - тихо, украдкой, так и скользят взглядами друг по другу. И тут, в этой безмолвной толпе спешащих куда-то манекенов, меня осенило. То есть, нет, не осенило - появилось офигенное же-лание. Даже представил себе себя. Вот иду я по мосту и раз - и запрыгиваю на перила, а они скользкие, дождь ведь моросит. И иду по ним, и весело мне, а внизу вода черная шипит и пенится в водоворотах, а люди стоят и смотрят в недоумении - что за псих? а мне весело. И перила скользкие такие, дождь накрапывает и подошвы у меня скользкие, поэтому каждый шаг рискованый - как бы, не поскользнуться. Шаг, другой, и смотрю я, и весело мне. Люди смотрят на меня снизу, такие маленькие, а я на них и не смотрю. Вижу толь-ко на асфальте, на мосту, такая маленькая лужица и в ней круги на воде от падающих капель, и от ее вида голова у меня кружится и смешно мне стано-вится. И тут страх приходит. Желание спуститься на пешеходную сторону становится всепоглощающим, а ноги начинают предательски трястись. При этом даже представить нельзя, где мост, а где водная бездна, уже смотрящая на меня и готовая меня проглотить без остатка. Можно только чувствовать это, оттого и шаг в сторону сделать так трудно. Почему-то, кажется, что лю-бой ход безальтернативно окажется мимо, и возникают сомнения - а есть ли мост вообще. Конечно, мост есть, его не может не быть, но… и падаю я, толь-ко вот куда не знаю…
- Куда прешь, - толчок в плечо - это я в кого-то врезался, замечтался. - Осторожней, хоббит.
Эти манекены иногда говорят.
Все-таки домой, здесь мне делать нечего. Домой. Там, по крайней мере, тепло. И, как ни крути, пойти мне было некуда. Дождь оказался недолгим, хо-тя когда я был на середине моста, он, как назло, знатно зарядил. Промок я знатно, как кот иду и с волос капает.
Взял такси. Услугами этого типа транспорта почти не пользуюсь, незачем мне это. Но вот тогда не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Ничего не хотелось. Подумал - в такси, одному, будет лучше.
Но таксист, как назло, попался разговорчивый, жизнерадостный такой, гад, короче. Он любезно предложил добраться до моего района дворами, так, говорит, короче будет и дешевле. Я согласился, идиот. На мою беду, под не-замолкающий треск своей рации, он всю дорогу рассказывал о своей «участи», как будто мне было это интересно. Что работал он на вредном производстве, зарплату платили плохо. Потом, вроде ничего стало, а он все равно ушел в таксисты, зарабатываешь столько же, даже больше, и отравой всякой дышать не надо - знай баранку крути.
Едет, перед лужами не тормозит, по барабану ему прохожие, подумаешь - облил. Зато на лежачих полицейских жалуется. Хотя, ведь ехали-то дворами, а откуда там «полицаи»?
От печки в машине голова разболелась, к тому же и достал меня этот клоун. В какой-то момент я не выдержал:
- Почему люди думают, что истории их кому-то, кроме них, интересны?
Он поворачивается ко мне, аж в лице переменился.
- Чего?
– Остановите здесь, - говорю.
Мне тошно было от этого упыря.
Глядите, какой я умный. Устроился, на своей вонючей развалюхе езжу бомбилой, имею дофига. Ничего не делаю, знай только с таких, как ты, имею. И такой живет, и такой устроился.
Содрал он с меня как за весь маршрут – и не постеснялся. Да я и не спорил. Я вышел из такси, машина сорвалась с места.
И куда только вежливость подевалась?
Лучше бы мне было не выступать и ехать домой. Район, где я оказался, мне был незнаком, хотя, в принципе, визуально я представлял, где нахожусь. До дому только далековато.
Район этот был похож на мой. Также дома стоят квадратом, такая же стоянка посередине, такой же асфальт потрескавшийся. Где-то скандалили – из окна было слышно два мужских голоса, грубый и помягче, видимо, отец с сыном.
Короче, на удивление мерзостное местечко.
Самым колоритным персонажем здесь был алкоголик, сидевший при-слонясь к стенке ларька, удивительно каким образом еще сохранившегося, учитывая, что в борьбе за внешний вид города все ларьки нещадно сносили. Алкаш тупо считал копейки, которые постоянно ронял и с великими усилиями поднимал.
Ларек тоже был поганый, с выгоревшей вывеской, на которой был на-рисован усатый мутант - то ли пес, то ли человек, разглядывать я не стал.
В лицо дул теплый весенний ветер, тоже гадостный после дождя, разно-сивший сладковатый запах какой-то дряни. Отвратительно.
С нетерпением достал пачку с сигаретами и обнаружил там всего две сигареты. Пришлось зайти в ларек, несмотря на отвращение.
У дверей была огромная лужа. Хотел перескочить её, и едва не упал, только вымарал кроссовок.
В ларьке никого не было, только продавщица в голубом фартуке и ка-кой-то цыган (или кавказец, не знаю), куривший у прилавка и с видом хозяи-на ведшего разговор с продавщицей. Негромко гудел вентилятор, разгоняв-ший сигаретный дым и от этого дыма дышать было совсем нечем.
На какое-то время я задержал взгляд на продавщице. Это была кобыла с десятью килограммами безвкусно нанесенной косметики на пропитой роже и волосами цвета прокуренной известки, как в сортире родного ПТЛ.
Когда я вошёл, они тупо уставились на меня, корова в фартуке что-то у него спросила или объясняла, не видя меня в упор. Потом, видя, что цыган потерял к ней интерес, спросила отвратительным хрипатым голосом: