Они почему-то считают себя общиной. То есть, каждый каждому что-то должен. Должен, потому что живет здесь. И они считают нормальным обсуж-дать жизнь людей, судить их, придумывать несуществующие подробности их личной жизни. Ведь они - община.
«В своих-то людях», с укоризной как-то сказала какая-то мразь моей маме в след. Подумаешь – Кулек (есть тут такой упырь) сказал моей маме в след какую-то пошлость, а она не растерялась, послала его куда подальше! Как по-смела только «в своих-то людях»..?
Когда-то был у нас в городе крупный завод, много там из нашего района людей работало, но с приходом новой власти он умер, пришла новая власть, завопила о возрождении традиций и на площадях завода вчерашние бандиты, а ныне бизнесмены, открыли торговые центры.
У нас на районе, да и вообще в городе, зек считается человеком, про-шедшем школу жизни. Невелика гордость, но есть на нашей улице такие, кто всерьёз говорит, что если тебе 15 и у тебя до сих пор нет даже условника – ты недочеловек. Жизни, значит, не видел, а зона из говна мужика делает. Так что, получайте Манхэттен, Беверли – Хиллс да Рублёвка и тому подобные райончики! У вас такого точно нет!
Мой друг или просто бывший одноклассник Саня говорит: «ты в армейку сходишь и иди в охрану». А если я не хочу? Но, почему-то все тычут мне этой охраной – стоять мордоворотом (каким я не являюсь) у входа в какой-нибудь офис местного бандита, извините, опять оговорился, - бизнесмена, тупо смот-реть на всех прохожих, а по вечерам тупо напиваться от того что тебе не с кем поговорить. А в один прекрасный момент получить пулю, только потому, что мой шеф решил отобрать ларек у другого такого же ублюдка.
Все мое существование сводится к общению с мамой на кухне, да про-смотра футбола по телевизору, и редко интернет. Тоска, одним словом. Рань-ше хоть видик был, смотрели его по вечерам, но он сломался, а в ремонт руки не доходят снести, что у мамы, что у меня. Стоит, пылится в ящике.
Первый год после окончания школы заходили мои бывшие однокласс-ники - Васек, Санек, ещё пацаны. Саньку даже иногда удавалось на улицу меня вытащить, но мне с ними не интересно, впрочем, и им со мной. Это раньше мы были дружны, играли в футбол списывали в школе друг с друга. А теперь вот…
Санек получил условник, другой - Васек – два года тюрьмы, «ни за что», как всегда. Подумаешь - лоха ограбил, пиво отобрал. Девушке плохо с утра было, а он, герой такой, пошел и принес ей лекарство. Прошлым летом это было.
Теперь если Санек и заходит, то все разговоры сводятся к тому, что кто-то кому-то что-то сказал и теперь будет стрелка, и какие сволочи менты - со-всем житья нормальным пацанам не стало, или где сегодня вечером найти на бухло. Или просит в долг. Я сначала давал, но видя, что не он не отдает – пе-рестал. После этого визиты Санька стали крайне редкими, а сейчас вообще прекратились. Последний раз он заходил по осени где-то.
Моя мама тоже ненавидит это место, этих людей и их образ жизни, про-сто так получилось, что она уехать не смогла, я помешал своим рождением. Да и мой папаша тоже виноват.
Если его когда-нибудь увижу – убью.
Моя мама, понятно, не входит в элиту двора, больше того - бабки из нашего дома ее не любят, говорят, что она странная. Конечно, странная - не пьёт, не сидит с ними на скамеечке, не треплется.
Короче говоря, моя мама всегда держится особняком, и живем мы обо-собленно, насколько это возможно в условиях хрущобы. Возможно, за эту обособленность меня за глаза называют полудурком. А, может быть за то, что не бегаю пьяный по округе, не был в милиции, не убиваю котов и не поджигал лягушек, как мои ровесники.
Сначала я не понимал ее: зачем она не такая, как они?
А потом начал понимать. Большинство - не всегда хорошо, а если это большинство состоит из уродов и пытается тебя к себе приравнять, надо вся-чески противостоять этому. Чтобы не стать такими, как все они, нужна же-лезная воля и чудовищно сильный характер.
Короче говоря, на примере моей мамы я понял одно: неважно, где ты, - в большинстве или в меньшинстве – главное оставаться человеком. А вообще-то, мы с мамой мало разговариваем. Так, когда придет, расскажет что про работу или про то, как цены на плохой товар повысили или что на улице опять случилось. Конечно, общение не сводится исключительно к этому, мы разговариваем и о другом, но, в общем, каждый сам по себе. Не напрягает меня мама, одним словом, и я отвечаю ей взаимностью.
Моя мама, это, пожалуй, единственное хорошее в моей жизни. А папа…
«Желаю тебе родить два метра колючей проволоки», - именно так обо мне мой отец сказал маме, когда уходил, перед этим избив и отобрав последние деньги. Видимо, его дружки-собутыльники были для него важнее, ведь же-нившись на маме он, по его убеждению, сделал ей одолжение.
Его мать не считала мою маму достойной ее сынка, ведь, по ее словам, он был королем и ему нужна королева. Что же, видимо такой королевой была проститутка из соседнего дома, с которой он потом жил и временами наве-дывался к нам, особенно с похмелья, просил прощения и однажды подарил мне часы, которые через день забрал и пропил, наверное, точно не знаю. Сколько себя помню, я жутко боялся его, не знаю почему, - видимо в моих детских глазах он ассоциировался со всем плохим, что есть на свете. Короче говоря, что такое настоящий отец, я не знал.
Вспоминается один момент. Уже подросший, я стоял с друзьями у мага-зина, а он шел с рыбалки с сыном одной из алкоголичек, каких много у нас на районе, и эта скотина даже не признал меня, не поздоровался и вообще не обратил внимания, как будто я был ему незнакомым человеком. Хотя, может, так оно и было, просто не узнал он меня. В итоге мой папа нашел свое счастье, отсидев в тюрьме и сейчас, в конце своего дерьмового существования работает за еду где-то на севере, как он писал недавно маме.
А мы с мамой спокойно жили, я ходил в садик, смотрел футбол. Жили мы небогато, мама старалась, как могла, сделать так, чтобы разницы между мной и детьми из полноценных семей не было видно. У меня было все, что требует-ся в этом возрасте.
В садике, будучи лет пяти, я начал понимать, что, кроме добрых людей есть и злые. Особенно это хорошо выражалось в наших воспитательницах. Не помню, как их звали, но помню, что были они как плюс и минус. Одна была с нами доброй, нас она не строжила, а у другой все было как в казарме, всё по команде, всё с криком, с нервами. Сейчас думаю - и не понимаю, как с таким отношением к детям можно было работать в такой организации, как детский сад, хотя ее сын, кстати, мой будущий одноклассник, занимавшийся в парал-лельной группе, считал, наверное, по-другому.