А ведь совсем-совсем недавно, еще прошлой зимой, над лесистыми кряжами Жигулей в ясные морозные ночи теплились одни лишь звезды. И стоило, бывало, выйти в такую ночь на берег, скованной ледяными торосами воложки, как ухо начинало улавливать в глухой немотной тишине протяжный, тоскливый вой, до того тоскливый и унылый, что в жилах стыла кровь. Это завывали голодные волчьи стаи в окутанных дремой столетий Жигулевских горах.
Но вот пришли сюда осенью строители и навсегда прогнали из этих мест сонную тишь! Смотрю в окно на мириады огней, и сердце стучит так, точно в груди моей ухает мощный копер — один из тех, беспрерывно вбивающих в волжское дно стальные сваи!..
Дома в прихожей натыкаюсь на Ивана. Он собрался куда-то идти.
— Привет труженику дровяного склада! — говорю. — Ты, оказывается, по совместительству еще в отдел снабжения поступил?
Иван явно смущен. Топчется на месте, крутит между пальцами пуговицу на ватнике.
— Я тебе все разъясню, Андрюха, толичко ты... никому ни-ни! Идет?
— Не тяни, — отвечаю.
— Шагаю в субботу на вахту, а навстречу твой друг Максим. Салазки тащит с дровами. Дорога плохая, а поклажа у него тяжелая. Смотрю, весь в мыле хлопчик. Хотел ему подсобить, да время в обрез... Иду и думаю: видно, плохи у малого дела, если с салазками по дровишки ходит. Пока шагал до земснаряда, и комбинацию одну обмозговал...
Перебиваю Ивана:
— Это ты для... для своей комбинации и про Максима меня расспрашивал?
— Каюсь, поп Андрюха, для этого. — Иван смеется.
А я не знаю, куда мне деться от стыда... Называюсь товарищем Максима, а сам... Эх, а еще собирался о нем заботиться!
Иван треплет меня за плечи.
— Ты чего это?
Через силу опрашиваю — надо ж что-нибудь говорить:
— А где... машину взял? А где... дрова раздобыл?
Он снова смеется.
— Машину?.. Побачил одного шофера. А дрова... да ими хоть пруд пруди! На такое место напал: сколько хочешь, столько и бери. Сушняк, валежник — порох, не дрова! Надо, и вам привезу. Лесник разрешил!
— У нас есть — К горлу подкатывает какой-то комок, он мешает говорить. — А вот... за Максимку...
Но Иван не слушает. Хватает шапку — и к двери:
— Наше вам с кисточкой!
20 марта, четверг.
Через два денечка каникулы. Скорее бы! Алексей Алексеич договорился с начальством из артели взять нашу троицу к себе в ученики на время каникул. Каждый день будем вкалывать по шести часов (почти как настоящие рабочие!). Станут и зарплату начислять.
А летом непременно поступлю на курсы электросварщиков. (При стройке открывается целый учебный комбинат.) Максим тоже собирается — на курсы электромонтеров.
Теперь расскажу по порядку о событиях нынешнего дня.
Прежде чем сунуть в парту Борьки его письма, печатными буквами написал на пакете: «Избранные сочинения Бориса Липковича-Извинилкина». А потом весь урок наблюдал за Борькой. Когда он обнаружил пакет, доставая что-то из парты, все яйцевидное лицо его тотчас запылало. Заалела даже полоска на коже головы — там, где жидкие волосики были старательно расчесаны на косой пробор.
«Ага, выкусил?» — подумал я со злорадством.
Чтобы никто не заметил его смущения и стыда, Борька низко-низко склонился над партой.
— Липкович, вы дремлете? — вдруг раздался голос Сергея Леонидовича, учителя физики, писавшего на доске какую-то формулу.
Борька опрометью вскочил и первым делом... извинился! По классу прокатился хохот.
— Что же вам, батенька, пригрезилось? — щуря уставшие близорукие глаза, спросил учитель.
— Извините, но мне... я и не думал спать, — развел руками Борька.
— Ах, вы и не думали? — Сергей Леонидович поклонился. — Тогда уж меня извините... Значит, мне, старому, померещилось! — Протягивая Борису мел, прибавил: — Прошу к доске. Чтобы класс лучше усвоил формулу, вы нам ее еще раз объясните.
Борька подошел к доске, подошел не совсем-то уверенно, без прежней прыти. Взял мел, поглядел на доску, потом перевел свой растерянный взгляд на лица товарищей. В классе не нашлось ни единой души, которая бы попыталась ему подсказать.
— Что же это вы, Липкович? — вздохнул учитель. — Круглый, можно сказать, отличник, и нате вам!
— Извините, Сергей Леонидович, — начал было Борька, но тот поднял большую мягкую руку, остановил его:
— Садитесь. С кем грех да беда не бывают!
Борька возвращался к своей парте при общем веселом оживлении. Только сейчас я понял, что его не очень-то любят в нашем классе.