Я все еще в мыслях витал на ледяном поле Волги, где сейчас дорога каждая минута в битве за трубопровод, когда на пороге появилась мама. Увидела мои босые порозовевшие ноги, следы на полу, раскисшие валенки, которые я еще не успел спровадить на печку сушить, и такой подняла переполох!
— Андрей, ты маленький? На дворе мокредь, а он разгуливает в валенках! А если простудишься, а если свалишься?
Пришлось зажать ладонями уши, чтобы не слышать эти бесконечные «если».
— Сейчас же надевай ботинки с калошами — и в баню! Слышишь? Сейчас же!
Ну что поделаешь с женщинами, когда они разойдутся по какому-нибудь пустяку! По-моему, в таких случаях надо мужественно молчать. И я молчал. Махнул на все рукой и стал собираться в баню.
По дороге повстречал нашего химика Юрочку. Шел невеселый, грустный, уставясь себе под ноги. Он-то с чего такой?
А в бане, к своей радости, увидел нашего Ивана. Но Ванюшка почему-то не очень обрадовался моему появлению. Что-то все ежился, отворачивался, а садиться старался ко мне спиной. Кисейная барышня, да и только!
Никак не мог догадаться, что с ним происходит. Только у душа, когда Иван стоял, щурясь от удовольствия, под брызжущими струями воды, только тут вдруг понял, в чем дело. На груди у Ивана, под сосцами, была выколота замысловатая татуировка.
22 марта, суббота.
У нас в классе скандал. Это в последний-то день перед каникулами!
На первом уроке, на географии, Борис Извинилкин преподнес Елене Михайловне букет живых цветов.
На щеках у Елены Михайловны проступили красные пятна. Почему-то особенно запунцовела левая щека с такой крошечной ямочкой. Она сказала:
— Лучше бы вы, Липкович, девушкам преподнесли цветы. А мне за что? За тройку, которую вам по географии поставила?
Первыми захихикали девчонки. Потом засмеялись парни. Но Борька не очень-то смутился.
— Извините, Елена Михайловна, но я думаю — эта единственная тройка... чисто случайное явление. К. тому же вы здесь ни при чем. Просто я не подготовился.
И он пошел на свое место. Цветы остались лежать на столе. Елена Михайловна к ним не притронулась.
Развязка наступила на следующем уроке. По просьбе Кольки Мышечкина Елена Михайловна рассказывала об Индонезии (два дня назад мы смотрели в школьном зале фильм «По Индонезии»), Вдруг между партами от заднего ряда покатился глобус. Подпрыгивая на сучковатых половицах, словно большой спелый арбуз, он летел прямо к столу учительницы. Но глобус пустили слишком сильно. Он ударился о противоположную стену, у самой доски, отскочил назад и волчком завертелся на одном месте на глазах у всего класса.
На Елене Михайловне не было лица. С минуту она слова не могла вымолвить. Потом медленно встала, поправила на шее воротничок белой кофточки и спросила:
— Кто же это... веселую детскую игру затеял?
Молчание.
Тогда Елена Михайловна взяла со стола классный журнал. Помешкала мгновение и направилась прямо к двери.
— Я буду в учительской, — уже стоя у порога, сказала Елена Михайловна. — А тот, кто это сделал, пусть поразмыслит над своим поступком. Думаю, стоит.
И ушла.
Едва за Еленой Михайловной захлопнулась дверь, как вскочил Максим. Повернувшись лицом к парте, за которой сидели Борька Извинилкин и Данька Авилов, он закричал:
— Ты, ты, Авилов... ты что, б-белены объелся? Как ты п-посмел!..
Максим вдруг закашлялся, закрыл руками лицо и мешком опустился на свое место. Тут уж загудел весь класс.
— Безобразие!- визжали девчонки. — Позор на всю школу!
Кричали и ребята — кто во что горазд.
Зойку бы сейчас сюда. Она навела бы порядок. Но Зойка и нынче почему-то не пришла на занятия.
Не знаю, как уж это случилось, только я вдруг встал и грохнул по парте кулачищем.
— Хватит! Перестаньте!
И, удивительное дело, шум постепенно смолк. А я уже подходил к трясущемуся Даньке. Что он отъявленный трус, я знаю давно.
— Говори, заячья душа, ты или не ты?
Конопатый Данька моргал красными веками и жался к Борьке.
— Ты, спрашиваю? — Я вплотную подошел к парте.
— Не я, не я... это он... он меня подговорил, Борька! — плаксиво заныл Авилов.
За шиворот стащил Даньку с парты. А потом развернулся и ударил Бориса в лицо. Получай, гад!
В тот же день.
После уроков меня вызвали к директору. В кабинете, кроме Голубчика, никого не было. Едва я притворил за собой дверь, как на мою бедную голову посыпалась самая отборная брань.
— Хулиган, разбойник! — орал раскрасневшийся Голубчик, стуча по столу волосатым кулаком.